28 декабря в 9 часов утра пришедшие в четвертый павильон «Мосфильма» люди обнаружили человека, висящего на одном из выключенных осветительных приборов.
Он был одет в белую рубашку с жабо и огромными пуговицами, широкие белые панталоны и белые туфли. На голове – плотно облегающая черная шапочка, лицо размалевано белым и черным гримом. Шею обвивала веревка, конец которой был привязан к горизонтальному выступу высокого штатива.
– Ой, что это? – воскликнула артистка Барабанова.
– Вчера здесь этого не было, – заметил артист Дмитриев.
– Это Пьеро, – глубокомысленно произнес оператор Дятлов.
– А ведь и верно! – наперебой заговорили все. – Пьеро! Кто же это нарядился в Пьеро?
– Так это ж Петька Топорков! – опознал фигуру артист Парфенов.
– Кто-кто? Топорков? Какой Топорков? – выражали дружное недоумение окружающие.
– Актер, – сказал Парфенов. – Мы с ним снимались в детском фильме про Буратино. Я играл столяра Джузеппе, а он – этого самого Пьеро.
Все еще ближе обступили висевшего, хотя имя Топоркова никому ничего не говорило.
– Товарищи! Товарищи! – громогласно обратился ко всем Дмитриев. – Боюсь, наш коллега Топорков покончил с собой. Если только это не розыгрыш. Но на розыгрыш не похоже. А значит – надо звать на помощь. Куда там звонят в таких случаях – в милицию или «Скорую»?
– В 01, – пошутил кто-то из массовки.
– Товарищи, это не повод для шуток, – укоризненно произнес Дмитриев. – Произошло несчастье. Это страшно на самом деле. Неужели вы не понимаете, что это страшно?
Никто не отвечал, хотя почти каждый мог сказать, что карнавальный костюм Пьеро не слишком вяжется с несчастьем, и потому присутствующим пока еще трудно в полной мере осознать, что именно произошло.
Однако кто-то все-таки побежал к телефону и вызвал милицию и «Скорую».
Режиссер Цветков ходил мрачный, хмурился и ни с кем не разговаривал: он и так выбивался из графика, а тут еще этот проклятый самоубийца… Ох уж эти артисты – из всего готовы сделать представление, даже из собственной смерти. Ну, это же абсолютная безвкусица – умереть в костюме Пьеро! Неужели никто вокруг этого не понимает?..
Милиционеры и врачи приехали одновременно. Врач сразу констатировал смерть, а милиционер – майор Жаверов – стал опрашивать свидетелей. Поскольку единственным человеком, опознавшим повесившегося, был Парфенов, с особым пристрастием майор расспрашивал именно его.
– Нет, точно, Петька, – кивал Парфенов. – Я его и в гриме узнаю. В гриме мне даже легче – я его в этом образе чаще всего видел.
– А без грима вы его видели? – спросил Жаверов.
– Приходилось.
– Значит, сможете узнать его?
– Смогу, – без сомнений отвечал Парфенов.
Жаверов попросил медсестру убрать с лица покойного грим, затем вместе с Парфеновым подошел к телу.
– Петька, – сразу же махнул рукой артист. – Сразу видно – Петька Топорков, никто другой.
Тело вновь окружили любопытные киношники. Все притихли и словно зачарованные около минуты смотрели на русоволосую голову и не лишенное приятных черт лицо молодого еще человека, выбравшего себе такую странную смерть.
Через час тело увезли. Но в рабочее состояние, к негодованию Цветкова, никто на площадке уже неспособен был войти до самого вечера.
Слухи распространялись быстро. Уже к вечеру о самоубийце знал весь «Мосфильм», и при этом почти каждый недоуменно восклицал:
– Топорков? Что это за актер такой – Топорков? Первый раз слышу…
Однако на следующий день киношники вернулись в привычное съемочное русло, всех вновь поглотила творческая рутина, и о самоубийце уже почти никто не вспоминал. Если бы еще известный актер повесился, а то ведь какой-то непонятный Топорков…
Ну а уж в новогоднюю ночь о Топоркове не подумала и тем более ничего не сказала, кажется, ни одна живая душа. В Доме кино закатили традиционный бал, творческие работники веселились до упаду. И если о чем и говорили с огорчением, так только о том, что на Новый год, в отличие от Первомая, дается всего один выходной…
Но в первый же рабочий день нового года о Топоркове заговорили снова. Причиной тому послужили сразу два жутких случая.
Первый случай произошел рано утром в пресловутом четвертом павильоне. За полчаса до начала съемочного дня туда пришла артистка Рычагова, желая в одиночестве порепетировать свою сегодняшнюю сцену.
Рычагова зажгла лампу, чтобы не находиться в темноте, и стала громко декламировать текст своей роли.
Вдруг за ее спиной что-то зазвенело. Рычагова оглянулась – и завизжала. В нескольких метрах от нее стоял высокий человек в костюме Пьеро. Услышав визг, он проворно скрылся в декорациях, но этого Рычагова уже не успела увидеть, поскольку пулей выскочила из павильона.
К девяти часам стали подходить остальные члены съемочной группы. Белая как смерть Рычагова путано рассказывала им о том, что видела.
Режиссер Косарев (группа режиссера Цветкова к этому времени выехала на зимнюю натуру) выслушал рассказ актрисы, недоверчиво хмыкнул и первым вошел в роковой павильон. Все последовали за ним и без лишних слов дружно принялись обшаривать каждый угол. Через несколько минут ни у кого не осталось сомнений: кроме самой группы в павильоне никого нет.
– Ну вот, видите, – дружелюбно сказал Косарев Рычаговой. – Вам померещилось. Вы женщина, актриса, впечатлительная натура… С вашим братом такое случается.
– У меня нет брата, – без юмора ответила Рычагова. И принялась по двадцать пятому разу пересказывать свое видение.
– Ну хватит! – уже раздраженно оборвал ее Косарев. – Давайте работать.
Однако от Рычаговой толку в этот день все равно не было, так что пришлось снимать сцены без ее участия.
Второй аналогичный случай произошел во время обеденного перерыва, причем совсем в другом павильоне – в третьем.
Художник по костюмам Рахлина зашла в еще пустующие декорации с горой платьев и стала их развешивать. Вскоре сюда должна была прийти съемочная группа, работающая во вторую смену, актерам надлежало сразу переодеться.
Увлеченная своим делом, Рахлина краем уха услышала неподалеку от себя какой-то шум, но не придала этому значения. Решив, что это какая-нибудь кошка, а может, и мышь, Рахлина продолжила развешивать костюмы.
