1927 год
27 мая, пятница
Колокол на южной башне собора Парижской Богоматери пробил одиннадцать раз. До конца дежурства оставалось восемь часов. Все мои пациенты спали, травм и аварий не случилось. Я устроился на скамье средневекового внутреннего дворика госпиталя и только впал в блаженную полудрему, как с крытой галереи послышался голос медсестры Мартины:
– Доктор Ворони́н, ваша жена ждет вас в приемной!
Елена стояла у больничных дверей в черном коротком платье. Светлые волосы растрепались, руки сжимали сумочку. Под высокими сводами Отеля-Дьё она выглядела маленькой, растерянной и такой испуганной, что сразу вспыхнул мальчишеский рефлекс обнажить меч и защитить ее от всех драконов. Но после семи лет супружества я знал, что жена способна сама справиться с любым драконом.
– Воробей, французские кавалеры не проводили тебя домой?
Она обняла меня, уткнулась в ворот пропахшего карболкой врачебного халата, ее теплое дыхание и волосы приятно защекотали шею.
– Я сбежала. – Она подняла лицо со знакомой смесью выражений: ресницы еще слипаются от слез, на дне потемневших глаз плещется обида, а губы уже морщит задорный кураж. – Люпон ко мне пристал. Мне пришлось спасаться бегством.
– Вот негодяй! Что он сделал?
– Дурак! – Елена покраснела, махнула рукой. – Я спустилась в дамскую комнату, а когда вышла, встретила его в фойе. Потный такой, самодовольный, пьяный. Подошел почти вплотную и прямо в лицо своим вонючим «Голуазом»: «Прекрасная Елена, приходи завтра ко мне в ателье, я покажу тебе вещи, столь же прекрасные, как ты сама…» – и все это на «ты»! Я сначала подумала, что меня мой французский подвел. Представляешь?
Она поднялась на цыпочки, потерлась щечкой о мою щетину. Я не хотел представлять себе наглого фата, пристающего к моей жене.
– Зря ты пошла на этот ужин.
Елена отступила на шаг, обиженно насупилась, я спохватился:
– Ладно, черт с ним. Ты ни в чем не виновата, любовь моя.
– Я не оправдываюсь, просто рассказываю. Я ему говорю: «Месье Люпон, при случае мы с мужем будем рады полюбоваться вашей галереей». А он схватил меня за руку, притянул к себе и с гнусной такой усмешкой: «Похоже, твой муж слишком занят. Приходи одна».
Я, наверное, изменился в лице, потому что Елена быстро добавила:
– Саш, клянусь, я не давала повода! Он правда был сильно пьян. – Она сердилась, одновременно смущалась и от этого сердилась уже на саму себя. – Я больше ни одной минуты не могла там оставаться. Повернулась, выскочила из ресторана и сразу к тебе. Всю дорогу бегом.
– Ну и молодец. – Я поцеловал ее в висок, вдохнул сладкий теплый аромат ее духов. – Завтра разберусь с ним. Пожалуйста, не волнуйся. А что это у тебя с ногой?
Черный шелковый чулок на правой коленке был продран, из дыры выглядывала свежая ссадина.
– Ерунда. На мосту оступилась и упала.
Медсестра Мартина Тома строго следила за нами из-за регистрационной стойки. Я подмигнул Елене:
– Здесь есть свободная палата, давай я тебя ненадолго госпитализирую для обстоятельного осмотра?
Она покраснела, засмеялась, виновато взглянула на суровую Мартину.
– Сашенька, смертельно хочется спать. Вызови такси, а?
Я отпустил ее осторожно, как неустойчивый стеклянный бокал, отошел к стойке, продиктовал Мартине телефонный номер своего приятеля – владельца таксомотора. И все время продолжал смотреть на Елену, потому что смотреть на нее было чистым удовольствием и мне не хотелось оставлять ее даже на минуту. Затем вернулся к ней.
– Сейчас приедет Дерюжин, доставит тебя домой в целости и сохранности. Дай хотя бы продезинфицирую царапину.
Она села на скамью, я опустился перед ней на корточки, подул на ранку, промокнул колено ваткой в спирту и, наплевав на бдительную Мартину, закончил медицинскую процедуру панацеей поцелуя. Потом проводил жену до угла Рю-де-ля-Сите, куда через минуту подъехал знакомый «Ситроен». Пытаясь собственной галантностью возместить хамство парижских жуиров, я распахнул перед женой дверцу. Елена скользнула внутрь.
– Воробей, я завтра же вызову твоего оскорбителя на дуэль.
Ее глаза блеснули из недр автомобиля:
– Ты не должен заступаться за меня. Я сама прекрасно разберусь.
Через открытое окно я поцеловал ей руку, положил под лобовое стекло десять франков и кивнул Дерюжину:
– Спасибо, полковник.
Свет фар «Ситроена» еще не успел пересечь мост Нотр-Дам, как с Малого моста напротив послышалась сирена. Со скрежетом и визгом у входа в госпиталь затормозила машина «Скорой помощи». Санитары вытащили носилки, на них без сознания лежал залитый кровью мужчина в вечернем костюме.
По пути в операционную я безуспешно пытался нащупать пульс. Наконец на сонной артерии уловил трепыхание – быстрое и слабое, как новорожденный птенец. Минуя регистратуру, крикнул Мартине:
– Сестра, доктора Шаброля! Скорее! Нам понадобится помощь!
В операционной санитары переложили раненого на стол. Один из них заглянул в сопроводительную бумажку:
– Ив-Рене Люпон, сорок один год, ранен в грудь.
– Ив-Рене Люпон? Антиквар?
– Не знаю. Вызов приняли от ресторана «Ля Тур д’Аржан», обнаружен раненным под мостом Турнель.
Санитары ушли, забрав с собой окровавленные носилки.
– Сестра Тома, это, оказывается, тот самый Люпон, который приставал к моей жене!
– Для меня это просто раненый, – сухо отрезала медсестра.
Мартина Тома работала в госпитале тридцать лет кряду, а я прибыл в Отель-Дьё три месяца назад из Тегерана. Ей было пятьдесят семь лет, мне на двадцать меньше. Все это позволяло сестре милосердия обращаться со мной сурово.
– Сестра, нужен таз с большим набором для вскрытия грудной клетки.
В отличие от Мартины для меня это был не просто раненый. Теперь вместо того, чтобы вызывать обидчика жены на дуэль, я должен был спасать его. Впрочем, роль благородного спасителя тоже дарила сатисфакцию.
Черный обеденный пиджак месье Люпона почему-то был перемотан шелковыми женскими чулками. Я содрал чулки, распахнул полы смокинга. Из кармана вылетели и со звоном укатились под операционный стол два брелока с ключами. Я плеснул на ватку нашатырь, сунул пациенту под нос. Он вздрогнул и застонал.
