Я боюсь пустых чашек. Не до смерти, конечно, но… Румяным здоровым людям такое сразу и не объяснишь. Вот если на столе в кухне стоит чашка, мне жизненно – просто жизненно в прямом смысле слова – необходимо, чтобы в ней было хоть что-нибудь, закрывающее её идеальное дно: чай, – лучше кофе, – или, на худой конец, обыкновенная вода. Даже скрепка подойдёт. Иначе я задыхаюсь, как хронический астматик: у меня синдром со сложным названием, но не сильный, а так, пара заскоков. Бывает и похуже. Ему, моему синдрому, всего пара лет, и с ним вполне можно жить. Я даже ходила к дорогущему психиатру, он долго бубнил про какие-то повторяющиеся бихевиоральные репертуары, обсессивно-компульсивное расстройство и прочую мутотень, но я поняла лишь одно: жить можно, если чашки НЕ пустые. Тогда я нормальный человек. Если чашки пустые – мне не вздохнуть, не выдохнуть и физически больно. Вот и всё. Мне для счастья надо всего три вещи: первое – чтобы меня все оставили в покое, второе – чтобы дали заниматься тем, чем хочу, и третье – да, чтобы чашки…
Белка купила чёрные квадратные кружки. Это на случай, если вдруг мы забудем плеснуть в них чего-нибудь – пустота не сразу станет заметна. Белка милая, заботится обо мне как может, но не понимает, что мозг-то не обмануть. Он – мозг – теперь натренирован, и чёрные ёмкости для него как триггер: только войду в кухню, глаза помимо воли сразу сканируют всё вокруг, а где-то в затылочной части уже ноет: чувствую, что в кружке ничего нет, даже сквозь её толстые стенки.
С родителями я не живу уже около трёх лет – с тех пор как окончила школу.
Они всегда разговаривали со мной другим голосом – растягивая слова, как будто я ненормальная. А я нормальная. Вот Белка это понимает. Если бы не она, мне было бы сильно плохо, и мой фарфоровый мир раскололся бы на треугольные осколки, которые я собирала бы в настоящей психушке. Белка подобрала меня в мои самые чёрные дни, когда жить не хотелось; когда мой парень Лёша сказал, что между нами был только дружеский секс и ничего более; когда маячило отчисление из института; когда квартира, которую мы снимали с двумя однокурсницами, стала мне настоящей тюрьмой, а возвращаться из Питера в Екатеринбург к родителям было равносильно персональной Голгофе; когда я выла по ночам и соседки по комнате, начитавшись дряни в интернете, заворачивали меня в мокрую простыню, понимая под такой карательной психиатрией первую помощь, а затем отпаивали меня водкой, потому что барбитуратов под рукой не было.
Вот тогда, у дверей деканата моего факультета прикладной математики, она подошла и сказала:
– Привет, ты Маша Келдыш? Я читала твой блог в сети. Хорошо пишешь.
Потом, не дав мне ответить, тряхнула угольной чёлкой и продолжила:
– Отчислили?
Я кивнула, скаламбурив что-то про то, что мой прикладной факультет жахнул меня прикладом по голове. Она даже не улыбнулась, только сказала, немного помолчав:
– Есть идея.
В тот же день я переехала к ней. У нас на двоих крохотная съёмная квартирка в Рыбацком, один диван и одна раскладушка, которыми мы меняемся каждую неделю, чтобы не убить спины. И пять книг за два с половиной года.
Мы с Белкой соавторы.
Общего у нас оказалось невероятно много (кроме моего заскока с чашками, конечно). Мы обе пошли в свои школы в шесть лет. Так получилось: Белка – потому что садик в Сланцах закрылся, и её не с кем было оставлять; а в школе – продлёнка, и можно не беспокоиться о том, что дитё шастает одно по улицам. А я – потому что к шести годам знала наизусть все буквари и учебники за начальную школу. Я вундеркинд. Но ленивый и своенравный. Родителей я измучила характером, бабка вообще отказалась со мной сидеть, вот меня и «сдали» в школу для таких же лобастых. В классе оказались одни придурки. У Белки, кстати, тоже. Я думаю, мы начали писать фэнтези отчасти и потому, что детство наше закончилось в шесть лет. Мы обе не доиграли, недохныкали, недокапризничали, недопускали слюнки на воротнички и недостучали лопаточками по голове сопливых сверстников в песочницах. Теперь вот стучим по головам читателей. То, что нас угораздило выбрать один институт – большое маленькое чудо: иначе мы бы не встретились. Я поступила в шестнадцать лет, Белка в семнадцать. У нас разница в возрасте четыре года, и к моменту моего поступления Белка уже имела в кармане диплом бакалавра и штурмовала магистратуру. Белка умница: поставила себе цель её закончить – и закончит, даже спорить нечего. А я слетела с первого курса – из-за лени, инертного дебилизма и той истории с парнем. Сейчас я учусь в другом вузе и о своей прикладной математике вспоминаю с адекватной иронией и без ностальгической икоты.
Ещё у нас с Белкой одинаковые вкусы в еде. Мы обе любим сырники и борщ. Пища не диетическая, конечно, но невероятно вкусная. А талия ничуть не страдает: у нас иногда бывает такое безденежье, что мы делаем бутерброды с огурцом, и счастливы как идиотки. Белка говорит, что, когда мы сможем прокормиться одной литературой, тогда и разжиреем. Нарочно разжиреем, в контрпамять о наших первых голодных писательских годах.
А вот в одежде у нас вкусы разные. Я люблю хиппозное, хотя умники утверждают, что, когда из-под пятницы торчит суббота, пёстрое сверху и много длинных бус – это стиль бохо. Я – королева винтажных барахолок. А Белка любит носить всё чёрное, от трусов до шапки. Ей идёт. Я подарила ей цветастую футболку с принтом из «Игры престолов», она поносила её день, потом бросила в стиральную машину вместе с остальными шмотками. А так как остальные шмотки чёрные, то и футболка полиняла, конечно. Белка демонстративно охала, но, я думаю, то был спектакль для меня, а на самом деле она намеренно так сделала, чтобы всё у неё чёрным оставалось. Ну и ладно. Я не приставала к ней. Она не гот, не эмо, просто вкус у человека такой. А вообще, Белка светлая личность. Светлее меня раз в сто. И пишет, кажется, лучше, хотя призналась мне, что завидует моему таланту. Говорю же, светлая.
А ещё у Белки есть тайна. Какая – не говорит. При том, что секретов друг от друга у нас нет, право Белки на тайну я никогда не оспаривала. Даже немного завидовала ей – у меня вот никакой тайны нет, я примитивна и пресна. В общем, не будь я такой загнанной своими проблемами и переклином с пустыми чашками, я бы тоже придумала себе какой-нибудь наворот. Например, что мой биологический отец – бывший министр обороны Мьянмы, сгноённый подлой хунтой в сыром каземате стольного града Нейпьидо за разделённую народную любовь. Но в зеркале я вижу не смоляные волосы и раскосые индокитайские глаза, а пугливую мордочку среднестатистической русской тиражности, с обычными серыми глазюками, русым вороньим гнездом на голове и таким скучным славянским носом, что о загадочной Мьянме и мечтать нечего. К тому же, мой биологический папаша, сваливший от матери, когда я была совсем ещё пупсом, не харизматичный восточный силовик, а тихий екатеринбургский пьяница. В общем, тяжело у меня с тайной. Пусть хоть у Белки будет. Когда-нибудь она не выдержит и сболтнёт, я её знаю, и окажется, что она какая-нибудь Фея Драже или что у неё в биографии семь загадочно умерших мужей – разной национальности, роста и веса, но все как один с родинкой на левой ягодице (для тайны).
