Я никогда не жила внутри Садового кольца.
Конечно же, мечтала об этом, но тайком и в детстве – когда ходила в музыкальную школу имени В. И. Мурадели на Пречистенке. Фантазировала, что когда-нибудь перееду в Чистый переулок, в просторную квартиру с полукруглым балконом, откуда можно закинуть усыпанный маком бублик на шпиль высотки МИДа. А чуть позднее, в классе одиннадцатом, вычислив, что Шамаханская царица из рассказа Бунина жила в доме на углу Соймоновского проезда и Остоженки, решила, что непременно обзаведусь апартаментами в этом здании и оформлю купленным на барахолке старьем. Но что-то мне уже тогда подсказывало, что мечтать жить в центре намного приятнее, чем там жить. Вечные пробки, выхлопы вместо кислорода и полное отсутствие продуктовых магазинов – буханку ржаного не сыскать. Оно мне надо?
А еще я никогда не любила до конца, так, чтобы кричать до разрыва аорты, и даже не слышала подобных воплей, разве что в кино. И не помню, когда я последний раз ходила за хлебом. Зато точно знаю, когда – за кофе.
Это случилось в самом центре.
Я разлепила глаза неприлично рано для субботы – в начале восьмого.
И проснулась я в писательском доме в Лаврушинском переулке, что построен по личному указу Сталина и «высится как каланча» в одном из стихотворений Пастернака. Тут пора сознаться: этот центр оказался не душным, трамваи не маршировали, окна выходили на Третьяковскую галерею и небольшой скверик с кленами, ясенями и благозвучным фонтаном.
В этом доме и в этом центре я – гость. И потому, накинув на пижаму длинный вязаный кардиган, я отправилась в ближайшую кофейню завтракать, чтобы никого не будить. Так, даже не почистив зубы и не расчесав волосы, я спустилась в свою камерную осень.
Облака были связаны из пушистой пряжи, солнце карабкалось на вершину одного из них, но явно еще до конца не проснулось. Ветер, как котенок, играл с жухлой листвой, перекатывая ее от одного бордюра к другому.
В такую осень хочется укутаться, как в шарф из мягкой ангоры.
Все, кто хоть раз оказывался в центре ранним субботним утром, знают, как это возвеличивает – сесть на лавку и в полной мере насладиться журчащей тишиной, нетронутой городом.
Однако мои планы были обречены на провал. Уже заприметив лавку почище, я направилась в ее сторону, как вдруг меня дернули за рукав:
– Простите, пожалуйста! Тут съемки! Не видите – сквер перекрываем для пешеходов? – киношная одалиска, прислуживавшая съемочной группе, как наложница в гареме, четко защищала свою территорию и даже сунула мне в лицо рулон ленты для ограждения.
– Да что вы меня с панталыку сбиваете? Нет же ни камеры, ни актеров! Так что дайте кофе выпить! – я пыталась следовать намеченному курсу и уж точно не собиралась сдаваться под натиском одалиски.
– Ну послушайте, неужели вам так сложно пойти в соседний двор или сесть на веранде ресторана через дорогу? – тут она решила примерить на себя амплуа чинодрала, чтобы вытолкать меня из сквера.
– Если это так несложно, сами там и снимайте. И пока не покажете мне разрешение на съемки от города или же не явитесь с отрядом полиции, я продолжу завтракать! – терпеть уничижительное отношение я не намеревалась и готова была вести себя как фюрер, отвоевывая право на завтрак.
Одалиска чуть отстранилась от меня и решила разыграть королевский гамбит. А именно – обратиться к главному на съемочной площадке.
– Алек! У нас тут проблемы! Какая-то городская сумасшедшая оккупировала нашу лавку и отказывается покидать площадку! – изрыгала она гневную хулу в рацию.
Я же пригубила американо со сливками и надкусила круассан, приправленный миндалем в надежде наконец заморить червячка. Это одалиска гнет хребет и трудится на благо искусства, а я уже отработала и имею право на эпикурейство. Однако мою негу как рукой сняло, когда я разобрала в гневной хуле определение «дамочка с интеллектом хлореллы». Так меня еще никто не называл. Надо запомнить. Я уже было достала из кармана телефон, чтобы записать сие определение, как вдруг голос из рации заставил меня совершить квантовый скачок – сквозь пространство и время.
– А что эта хлорелла говорит? – из рации в мое утро проникал фантом прошлого. Или мне послышалось? В этот момент я думала задать стрекача, лишь бы не знать: он это был или нет. К чему эта однозначность, тем более с утра пораньше?
– Требует полицию и разрешение от города. Иначе с места не сдвинется, – одалиска дрожала как цуцик и периодически заикалась. Видимо, понадеялась, что просидит в вагончике вместе с костюмерами, а тут в одной футболке отправили расчищать местность.
– Только не ругайся с ней! Я обещал Прокофьеву, что никаких проблем с местными жителями не будет. Сейчас подойду с разрешением. Иди пока разберись, чтобы гримвагену дали проехать по пешеходной улице, – донеслось из рации.
Нет, мне не послышалось, это действительно был голос Алека Романовича.
Любви, о которой я, кажется, не мечтала.
И любви, которая так со мной и не сбылась.
– Ладно, – будто выплюнула одалиска в рацию, расстроенная, что руганью ей взбодриться этим утром не удастся. – Сейчас принесут вам разрешение от города. Довольны?
Последнее, что мне нужно было в этот момент, – разрешение от города. Расческа, зубная щетка, шапка-невидимка, портал в другие миры, мексиканский душ и что-нибудь вместо пижамы и старого застиранного кардигана. Но никак не разрешение. От города, блин.
Я подорвалась с места, лелея надежду, что мне удастся ретироваться до прихода Романовича. Недоеденный круассан бросила на островок газона – пусть хоть голуби позавтракают. Зубами зажала кошелек, а руками схватила ключи от гостевого дома и картонную упаковку с двумя стаканами кофе. Однако стоило мне выгнуться в стойке, наметить направление движения наутек, как передо мной проявился он. Как на негативе – когда на однородном серо-черном месиве при проявке вдруг вырисовываются лица с цветами вверх тормашками – где черное есть белое, и наоборот.
Так и в моем утре – все встало с ног на голову.
Сажень в плечах, гренадерская стать, сухопарый, все такой же кучерявый. Все так же улыбается, чуть приподнимая один из уголков губ: ехидно, но с добротой. Хотелось взять парабеллум и выстрелить себе в непричесанную голову.
– Маша? – удивленно и радостно выступил Алек зачинщиком диалога.
Я попыталась ему ответить, но так крепко вцепилась в кошелек зубами, что удалось лишь кивнуть. Романович в некоторых вопросах был прозорлив, поэтому тут же поспешил освободить меня от «кляпа». Выглядела я как жалкий оборвыш, и лишь шелковые полы пижамы и наличие кошелька выделяли меня из касты шантрапы и голодранцев, из-за которых люди и остерегаются селиться в самом центре.
