– Ты мой брат. Мой дом – твой дом. Мои враги – твои враги. Мой клинок – твой клинок.
– Да будет так, – кивнул я, разглядывая плотного бородатого мужчину лет сорока, развалившегося на подушках, покрывающих огромный пыльный ковер. Немного простодушное выражение на обветренном загорелом лице и растянутые в радушной улыбке губы никак не вязались с недобрым взглядом колючих черных глаз.
Лучи закатного солнца пробивались через узкое окошко и бросали алые отсветы на идеально гладкий череп моего собеседника. Благодаря этой совершенной в своем роде лысине он получил прозвище Плешивый Ахмед.
Я не обольщался. Понятно, что никакие мы не братья. И ничто в мире не заставит его признать во мне равного. Европеец не может быть равным. Зато может быть рабом – пусть плохим, непослушным, но вполне годящимся для определенных целей. Он воспринимал меня просто как очередного сумасшедшего неверного, решившего вовремя переметнуться на сторону сильного. Но сейчас он вынужден был заискивать и величать меня братом, потому что с моей помощью хотел получить так необходимое оружие и боеприпасы, запасы которого катастрофически таяли в ожесточенных схватках с врагами истинного ислама и бесконечных междоусобицах.
– Я счастлив, что могу оказать посильную помощь в нашей общей справедливой борьбе, – изрек я торжественно.
– И знай, что ни один патрон не будет потрачен зря, – заверил Плешивый. – Ни один цент не улетит впустую. Тела твоих и моих, наших общих врагов, будут обгладывать песчаные псы.
– Твои слова внушают надежду.
– И она никак не пустая. Дай оружие – и мы сроем эти горы до основания…
– Достаточно зарыть людей. А горы пусть стоят, – улыбнулся я и пригубил из пиалы ароматный чай.
Сколько я чая выпил, колеся по этим краям. Сколько разговоров переговорено. Сколько дел сделано. А сколько еще предстоит сделать…
Нам было очень нелегко добраться в Джуджал – небольшой сирийский городок, где еще недавно работали фабрика по производству оливкового масла, несколько мастерских по ремонту техники, ряд госучреждений, почта, банк и несколько небольших фирмочек. Это был центр обширного сельскохозяйственного района. Население здесь раньше не шиковало, но и не бедствовало – жило в целом достойно. Война опустошила эти земли. Теперь люди выживали. А моджахеды из отряда Плешивого Ахмеда, чей штаб по-хозяйски расположился тут, не уставали огнем и мечом наводить свой жесткий порядок.
Мы находились в одном из немногих уцелевших после бомбежек и уличных боев двухэтажном бетонном доме, где раньше располагались почта и банк, о чем напоминали прочерченные пулями вывески, чудом уцелевшее зеркальное окно на первом этаже и вращающиеся двери на входе. Стены были крепкие, подвалы просторные. Большое помещение, занимавшее почти весь второй этаж, было когда-то операционным залом – там даже сохранилась часть офисной мебели, а за бронированной перегородкой, за которой в былые тихие времена скромно трудились кассиры, сейчас были свалены боеприпасы и оружие.
– Не сочти за назойливость, уважаемый гость. Где ты овладел так хорошо нашим языком? – спросил Плешивый. – Ты говоришь так, словно родился в этих краях. А выглядишь, будто из Германии.
О Германии Плешивый знал не понаслышке – она являлась для него сосредоточением всего европейского. Попал он туда после участия в свержении правительства Ливии. Натурализовавшись в Берлине, оказался в поле зрения исламских организаций, готовившихся разодрать в клочья Сирию. И вскоре закономерно оказался в этой стране, став через некоторое время средней руки полевым командиром.
– Я здесь провел много времени, воюя за правое дело. И у меня близкий родственник родом из этих мест, – поведал я, ни словом не покривив против истины. Был и близкий родственник, который с детства рассказывал об этих родных ему сказочных местах. Были и долгие месяцы, которые я провел здесь. И правое дело тоже было.
Мы с Плешивым вели разговор, удобно устроившись у окна. Еще в помещении присутствовали мои люди и около десятка моджахедов. Полевой командир не хотел оставаться наедине с гостями ни на секунду. Он был осторожен до пугливости. Нам пришлось потратить немало сил, чтобы убедить его в том, что мы прибыли от его спонсоров, а не являемся агентами сирийской контрразведки.
Меня и моих родных бандитов хозяева предварительно разоружили. Оставили только Беку фамильный старинный кинжал, с которым тот наотрез отказался расставаться хоть на секунду. Автоматы, пулемет, гранаты и прочие атрибуты свободного человека – все забрали, черти чумазые. Хотя мы пришли по рекомендации, но волю нам здесь давать не собирались.
Плешивый время от времени кидал на меня пронзительные взгляды. Он и верил, и не верил мне. По хитрым и надежным каналам связи ему велели принять представителей спонсоров. Но поверит он нам окончательно, только когда увидит обещанные мной оружие и боеприпасы.
Моджахеды, разномастно одетые – кто в камуфляж, кто в просторные национальные одежды, кто в спортивные костюмы, – кажется, нашли с моими ребятами общий язык. Вон невысокий, плотный, с морщинистым лицом человека, пережившего и познавшего в жизни очень многое, Бек, сидя на корточках, перешептывался о чем-то с бородатым толстым арабом. Они радостно лыбились, иногда смеялись. Им было что вспомнить. Оба в седой древности – больше полутора десятков лет назад – воевали в Ичкерии против федеральных войск и теперь делились воспоминаниями, как два почтенных ветерана: мол, помнишь, как наши подпалили армейскую колонну, а ваши только и прятались по горам.
Князь сидел в самом углу, прикрыв глаза, вытянув ноги и прислонившись к стене. Его мощная громадная фигура викинга дышала спокойной силой. Он лениво прихлебывал из пиалы горячий чай, всем своим видом демонстрируя, что не испытывает даже намека на интерес к общению с окружающими его людьми.
Вокруг выглядевшего как студент, худого, с рассеянным взглядом и замедленными движениями, Рада столпились моджахеды. По виду он был типичный «ботан», что и подтверждал, демонстрируя местной братве какие-то фокусы с компьютером, которым владел лучше, чем д’Артаньян шпагой.
Сухощавый, долговязый Утес с изрезанным шрамами лицом сидел на коленях и бросал кости – он втянул в эту нечестивую игру пару единоверцев.
– Нам, своим лучшим слугам, Аллах все простит, – заверил он партнеров по игре. – И азартную игру, и пропущенный намаз, и стопку алкоголя.
Этими словами он очень емко выразил общее мнение всей этой «правоверной» братвы. Каждый из них был уверен, что Аллах за подвиги во имя Его простит им абсолютно все. Вот только везения Всевышний им не дал, и теперь перед Утесом лежала стопка выигранных денег – американские доллары, сирийские фунты, даже юани.
