Солнце гневно возвысилось над своим храмом, лучами прорезало густой туман, скопившийся на пике горы, и опалило холодом неверующих, которые несмотря на ранний час соскребали золотые плиты со стен пирамиды.
Был среди жаждущих, но не подле них, и Армандо. Идальго1, грудь которого всегда передвигалась впереди него самого. В лагере шутили, мол он носит запасную кирасу под ребрами, а рыцарь уточнял, что и не одну. В средних своих годах мужчина бросил наемничью жизнь, остепенился в некоим роде, чтобы стать конкистадором. В Новом Свете кровь и порох казались ему более ароматными. К тому же, платили гораздо приличнее, а теперь, когда Куско2 пал, все достойные получат землю, о чем третий сын мелкого дворянина не мог и мечтать в Старом Свете.
Холодок пробежал по белой коже. Армандо поежился. Столь счастливое утро омрачала поистине трагичная новость – друг скончался. И расстались они на прискорбной ноте, полной злословия, упреков и непонимания.
Идальго потрепал шелковистую гриву коня и проехал по пустой улице с красными пятнами на каменных дорогах. Тишину изредка прорубал плачь, эхом разбиваясь о кладку диких зданий. Где-то здесь должен был быть особенный в своей простоте дом, истинно – как говорил его покойный друг – верующий. Со скромной соломенной крышей, с приоткрытыми всегда дверями, готовыми принять гостя, с бадьей чистой воды, которую мог испить путник. А определить, что этот дом – тот самый среди сотен подобных, можно было по каким-то веревкам над косяком.
И Армандо приметил странное плетение у соседнего здания: свисали шерстинки альпака, на которых были незамысловатые узлы. Конкистадор не знал как эта письменность называется, в отличие от друга, посвятившего несколько лет изучению обычаев индейцев. Армандо не понимал его страсти: что могло быть познавательного в столь неразвитой культуре?
Идальго закрыл глаза, сплюнув на орнамент влажных дорог, перекрестился, помолился за упокоение и спрыгнул с лошади, взяв под уздцы. Они прошли за приземистый забор во внутренний двор, окруженный тремя зданиями с циклопической кладкой. Каждый камень был настолько тонко подогнан, что и клинок бы не поместился между ними. Варварская работа. Армандо завел кобылу за угол, чтобы не украли, подтащил ей бадью с водой и, крепкой рукой поправив фальшион3 на поясе, проник в дом с плетением.
Внутри, насколько мужчина помнил, оказалось не менее варварски, чем снаружи: камни, ни намека на декор, хоть какой-нибудь орнамент – одни горшки и голые стены.
– Эй! Кто-нибудь живой? – Армандо прошел в следующую комнату через вырез в стене, но никого не застал. Пещера напоминала столовую: подобие стола, лавки, но все казалось каким-то неправильно угловатым. Зато, если не замечать пыль, пахло достаточно приятно: остатки мясной трапезы витали в воздухе. Свет из крохотного окна над столом доставал до следующего проема в стене, за которым что-то упало.
Краснокожая девушка в хлопковом одеянии величественно преступила границу комнаты. Густые черные волосы были уложены в странной манере, напоминали хвосты диких обезьян, с продетым изумрудным пером. Нос у нее был большим и округлым как Солнце, а ноздри напоминали два полудиска: поднебесный и подземный. Крепкие руки девушки направили копье на нагрудник Армандо. Он потянулся к мечу, но выдавил фразу на языке кечуа, которую повторял друг во время последней встречи. Девушка подняла брови и что-то пролаяла в ответ, немного опустив копье, но мужчина не понимал ни слова, поэтому попытался дружелюбно улыбнуться и пожать плечами. Армандо не знал, используют ли дикари такие жесты, но собеседница обреченно вздохнула, потрясла головой и скрылась за проемом. Идальго расценил это как своего рода приглашение, но затем с раскрытыми глазами вылетел под возмущенные крики: аборигенка скинула одежку с округлой талии – как оказалось за порогом скрывался спальня – и собиралась переодеться.
Мужчина вышел из дома. Плечи вновь свело судорогой: в этих горах Солнце не нагревало землю даже в полдень, к чему испанец не привык, а капли оседали в тумане и покрывали инеем кожу. Осознание того, во что ввязывается, погнало рыцаря к лошади. Он затянул ремни седельных сумок и уткнулся лицом в мягкую шерсть на спине скакуна:
– Ну зачем Адальрик оставил меня, а? Старый дурак. Я бы попивал винцо во дворце, а не брал на себя живую ношу. Какой к черту Эльдорадо? – мужчина услышал позади топот и развернулся.
Девушка накинула меховой плащ и держала объемную суму из верблюда в одной руке, а в другой – всё то же копье с медным наконечником. Золотые искры в ее глазах приковал круп лошади, который поднимался над туземкой на пару голов.
– Ваш род таких и не видывал раньше, а? – Армандо усмехнулся и подошел к девушке, чтобы забрать сумку, но она отпрыгнула, расчертив линию на грязи, и прижала ее плотнее.
– Иж ты какая прыткая, а. Ну, если такова твоя воля… – он указал на свою поклажу, в числе которой висела аркебуза4, на что дикарка помотала головой. – Хах, ну приятной тогда прогулки.
Рыцарь поправил дебри усов, запрыгнул в седло, развернул и повел лошадь на улицу, а туземка поджала пухлые губы, натянула капюшон и отправилась следом.
Пока они спускались по крутому рельефу города, где не встретили никого, Солнце неумолимо поднималось, разгораясь краснее. Армандо сильнее стал тревожить тот вечер, который будет омрачать виной всю жизнь, поскольку с мертвыми не доводилось разговаривать человеку. Адальрик, монах из ордена святого Бенедикта, слезно упрашивал сопроводить их в Эльдорадо. Причем говорил так, будто этот город и вправду существует, что в нем сокрыто все золото инков. Но Армандо интересовали не мифические, а реальные драгоценности, которые видно на холме – одну сверкающую плиту конкистадоры всё-таки содрали и куда-то понесли. Да и теперь у него не прибавилось желания идти не-пойми-куда ради не-знамо-какой награды. Но семьдесят первое правило устава Бенедикта гласит, что ближним следует мириться до захода Солнца. Армандо с этим запоздал…
Ветер перебегал с одного хребта на другой и сорвал туман с города, пощадив крыши. В ярком свете перед Идальго показались массивные ворота, сложенные еще более титанической кладкой, чем дома Куско. Они, наверное, могли бы выдержать удары циклопа. Под приоткрытой аркой стояла скучающая парочка солдат, которая оживилась при виде туземки. Совсем юнцы, оставленные отцами с дырами в карманах; их лица были покрыты недельной грязью, а руки беззаботно крутили копья, похоже, украденные у индейцев. Один из них, самый высокий, с разрезанной до носа губой, подался вперед и выставил мозолистую ладонь.
