ЧАСТЬ I
ГЛАВА I. Я буду любить тебя всегда
Авалон, 1992 год, май
Эмма смотрела в окно на грозовое небо завороженно, но в тоже время с мифическим страхом, как будто узрела там суровое непреклонное и могущественное божество, решившее уничтожить Землю. Тучи были почти черны, как стая плакальщиц, скорбящих по усопшим, молнии слишком часто, чересчур близко к дому остервенело били в землю, будто намеревались расколоть ее пополам, чтобы низвергнуть в пучину ада их небольшой городок. В Авалоне проживали не более пятидесяти тысяч человек, и все они сейчас прятались по домам, ибо действо на улице напоминало пляски дьявола с чертями. Воскресный день с утра обещал быть приветливым и умиротворенным, ласковое солнце успело озарить своими нежными розовыми вспышками крыши домов и верхушки деревьев, но уже к восьми часам город заполонили мрачные облака, слишком низко проплывающие над колокольнями и башнями, над площадями и цветущими садами.
Эмма не сразу заметила, что к ней прокрался бесшумно младший брат, который, растопырив ладони, со звонким смехом хлопнул ее по плечам, с намерением напугать. Девушка вскрикнула от ужаса и обернулась. На нее смотрело веснушчатое румяное лицо с хитрой усмешкой. В голубых глазах, – бесинки, на голове, – беспорядочные золотые кудри, еще не чесанные с утра. Она для виду сурово покачала головой и возмутилась:
– Ирвин, сколько можно безобразничать?.. Тебе уже двенадцать, – время шалостей должно уйти в прошлое…
Брат несогласно покачал головой и деловито заявил:
– Не дождетесь!.. Предлагаешь мне в старики записаться и всё время торчать в кресле, помалкивая? – тут же спросил он, надменно приподняв светлую бровь.
Эмма не выдержала и рассмеялась. Ирвин всегда умел выкрутиться из любого положения и настоять на том, что его проделкам еще быть. Видя благосклонность сестры, он схватил ее за руку и, заглядывая в глаза, спросил заинтересованно:
– А ты сильно испугалась?
– Да, было жутко, – без притворства произнесла она и прибавила: – Но больше так не делай, иначе твоя сестренка может заработать себе инфаркт…
Снова загремело, зарокотало так, будто небеса взвыли в предсмертном стоне. Оба, будто по команде, взглянули в окно и нахмурились.
– Ну вот, теперь из-за непогоды мы не пойдем гулять в парк!.. А завтра в школу: я так и не покатаюсь на каруселях! – возмутился Ирвин, с недоброжелательностью глядя на забетонированную дорожку, бегущую к кованой калитке, – на нее опустились первые крупные капли дождя.
– Да это скоро пройдет, – Эмма решила его обнадежить. Неделю назад было нечто подобное, но спустя час уже светило солнце и на цветущих ветвях яблони умиротворенно пели птицы.
– Было бы замечательно! – Ирвин внезапно оживился, – вселённая в него надежда заставила его неугомонную натуру скакать по гостиной и выкрикивать грозно: – Тучи-тучи, – угомонитесь и расходитесь!.. Гром и молнии, – садитесь на радуги колесо, и прочь катитесь! Неласковый дождь, – и ты скорее уходи, дорогу солнцу уступи!
Эмма, тихо улыбаясь, наблюдала за братом и повторяла себе под нос его незатейливый стишок, придуманный на ходу. Несколько месяцев назад ей исполнилось двадцать, но огонек юношеского озорства в ней не потух. Она верила, что так будет всегда. Вскоре девушка сама не заметила, как пританцовывала по комнате вслед за братом. Ее душа, – окрыленная светлая птица, окрыленная наличием дружной преданной семьи, учебой в любимой архитектурной академии, и присутствием в ее судьбе преданных друзей. Да, судьба явно благоволила к ней с самого ее рождения. Всё, что остается ей, – найти свою любовь, выйти замуж. Мать, вспоминая тот знаменательный день, рассказывала Эмме не раз, что рождалась она во время страшной зимней грозы, – редкое явление, – но стоило матери взять девочку на руки и за окном вдруг появилось солнце, а гром утих. «Хороший знак!» – сказала тогда акушерка, и мать расцвела от предчувствия: у ее девочки всё будет замечательно! Она будет успешной, любимой, везучей и здоровой. Препятствия будут исчезать перед ней, будто незадачливая труха, злые и подлые люди станут обходить стороной, зато добросердечные и чистые духом будут ее вечной опорой до самого конца.
Очевидно, дети вели себя чересчур шумно в гостиной, ибо дверь рабочего кабинета распахнулась, и показалось озабоченное лицо отца. Долговязый, слегка полноватый, с короткой бородкой и темно-русыми волосами, он не был красавцем, но живые и умные серые глаза, всегда не унывающие, внушали людям доверие и симпатию. Он некоторое время с усмешкой наблюдал за Эммой и Ирвином, потом, поправив очки, вечно сползающие с немного горбатого носа, произнес:
– Дети, немного тише, пожалуйста, мне необходимо закончить проект к завтрашнему утру! – голос его был не строгим и не злобным. Ни тени недовольства, лишь отголосок просьбы.
Они перестали танцевать, стремительно подбежали к отцу и стали виснуть у него на шее. Для других он ученый, для них, – опора и глава их дружной и крепкой семьи.
– Родные мои! – он забыл о работе и по старой привычке поцеловал каждого ребенка в щеку.
– Опять мешаете отцу работать? – с улыбкой произнесла мать. Она как раз неспешно спускалась со второго этажа вместе с книгой.
– Ничего страшного, – он великодушно махнул рукой и посмотрел на жену. Даже спустя столько лет он по-прежнему любил эту женщину и преклонялся перед ее стойкостью и принципиальностью.
– Раз ты нашел время на детей, тогда найдешь его и для чашки чая! – подмигнув супругу, ответила Амалия. Она очень любила их воскресные посиделки на террасе, задушевные беседы и обмен свежими новостями. Это был единственный день, когда все были свободны, хотя Джон довольно часто был занят своей нескончаемой лабораторной работой. Но для семьи он всегда находил время. Вот и в этот раз он беспрекословно кивнул головой в знак согласия.
Из-за грозы о террасе пришлось пока забыть. Амалия накрыла на скорую руку стол в гостиной, не забывая поставить на белую кружевную скатерть хрустальную голубую вазу с полевыми цветами, собранными накануне дождя на пестром лугу, который распростерся сразу за забором. Она уделяла пристальное внимание этим деталям, ведь именно они и составляли уют в их доме. Да, она любила чаепития не только на террасе, но и в гостиной. Когда-то она самолично обустраивала здесь всё: так, в главной комнате дома появились два светлых мягких дивана, утыканные плюшевыми подушечками и игрушками, несколько кресел с приятными на ощупь пледами, пушистый зеленый ковер у камина, тюлевые шторы нежно-персикового оттенка, старинные торшеры с мягко льющимся светом, пейзажные картины и семейные фото в рамках. Чуть позже, на расписных комодах расположились творческие поделки Эммы и Ирвина, которые Амалия бережно хранила до сих пор. В гостиной всегда приятно пахло пирогами с корицей, ванилью и цитрусами. Повсюду было много комнатных цветов, отчего можно было без труда во время трапезы представить себя в живописном саду.
