– Я умираю, отец мой.
Пациент смотрел прямо на священника. Он сощурил глаза в полутьме палаты, и они живо блеснули из-под прикрытых век.
Человеку, только что произнесшему эти слова, бывшему художнику-оформителю в кино, было пятьдесят восемь лет, и он действительно умирал.
Погода за окном стояла скверная: дул ветер, где-то далеко над горами то и дело вспыхивали молнии. В палате слышался глухой, равномерный механический шум. Из-за закрытой двери небольшого больничного корпуса, несмотря на поздний час, доносились звуки шагов и хлопанье дверей.
Священник наклонился к больному, и его лицо попало в круг света.
– Рак… Он повсюду, отец мой, – произнес Маттиас Ложье. – Метастазы, они это так называют… А я называю их Неприятелем. Потому что это война. И я ее проиграл. У меня не осталось шансов, как ни крути…
Лицо отца Даниэля Эйенги оставалось сосредоточенным. Маттиас был единственным пациентом, который добивался присутствия священника. Медицинский персонал заранее предупредил отца Даниэля. Рак плевры, рак легких в терминальной фазе, причем повреждены уже брюшина, перикард, яички, гортань… Асбест… несмотря на запреты, его всегда было слишком много на съемочной площадке: декорации, техника…
– Асбест, – сказал Маттиас Ложье, словно угадав мысли кюре. – Его было в то время слишком много: и рисованные декорации, и вентиляционные трубы, и даже искусственный снег… Нигде не могли обойтись без асбеста. Нигде. Потом его, правда, запретили. Проклятая болезнь ждала тридцать лет, чтобы потом проявиться.
Священник покачал головой.
Перед ним на полке лежала маленькая пластиковая баночка с крышкой, где было несколько капель елея, масла для соборования, которое он освятил во время последнего богослужения. Прежде чем притронуться к больному, святой отец натянул перчатки.
В свете лампы исхудавшее лицо на подушке, с торчащими, как ножи, скулами было таким серым, словно его долго натирали пеплом, глаза глубоко запали.
Священник огляделся, ища глазами мусорную корзину. Согласно антиковидному протоколу, он не имел права ничего выносить из палаты. Перчатки, баночка и пипетка, которой он капнет масло на язык больному в качестве причастия, – все пойдет в корзину с педалью, а из нее – в огонь на уничтожение. Немного вина священник отлил на мессе, а пипетку купил в аптеке.
– Я попросил вас прийти не только для того, чтобы получить миропомазание, положенное больным, – сказал пациент, и внимание отца Эйенги сразу же переключилось на него. Последнюю фразу Ложье произнес с какой-то странной интонацией.
– Если я расскажу вам о том, что видел, отец мой, вы утратите сон, поверьте мне… Вы утратите веру в Бога.
Пациент пристально смотрел на священника. И тот вдруг заметил в глубине глазниц больного свет, от которого по телу пробежала дрожь.
– Что вы хотите этим сказать, сын мой?
– Ад, отец мой… Я когда-то был одним из демонов…
Струя ледяного воздуха коснулась затылка священника.
– Опомнитесь, – сдавленным голосом просипел он, – и никогда такого не говорите.
Вслушавшись в хриплое дыхание Маттиаса, он подумал о его легких, пораженных некрозом.
– Вы даже мысли допустить не сможете, отец мой… даже мысли о том, что я видел, и о том, что мы сделали… Я уверен, что если и есть свет в конце туннеля, то нам этим светом послужит адский огонь.
В словах больного было что-то пугающее и вместе с тем смешное.
По его впалой щеке покатилась слеза. И вдруг рука с торчащей в вене иглой капельницы сжала руку священника в перчатке. Эйенга вздрогнул.
Потом рука, выпустив его, пошарила в ящике прикроватного столика. Там лежал запечатанный конверт. Рука с длинными узловатыми пальцами схватила конверт и протянула его священнику.
– Знаете, отец мой, из-за этого дрянного ковида никто не имеет права выйти отсюда, куда бы то ни было, и я не могу передать это сам. Я очень вас прошу, пожалуйста…
Эйенга виновато взглянул на дверь.
– Вы же прекрасно знаете, что я точно так же не имею права, сын мой.
Он, несомненно, так никогда и не научится говорить «сын мой» человеку старше его, да к тому же еще и при смерти.
– Все предметы, к которым я прикасался, отправятся вот в эту корзину.
– Пожалуйста, отец мой… это очень важно.
Рука, держащая конверт, сильно задрожала. Кюре заметил на крафтовом конверте рисунок в виде спирали, а рядом – имя и фамилию адресата.
– Что это? – спросил он.
– Пожалуйста, отец мой, сделайте это ради меня. Я настаиваю, чтобы конверт был передан лично в руки. Это моя последняя воля.
Гримаса боли исказила его лицо. Вид у него был измученный. Священник посмотрел на имя на конверте.
Кеннет Цорн… «Любопытная фамилия». Подумав, он спросил:
– А кто это?
– Вы без труда найдете его в интернете. Я не знаю его теперешнего адреса. Прошу вас, отец мой, пожалуйста… Это очень важно.
Церковник взглянул на часы. Время посещений давно кончилось, но у него было право на некоторое исключение, особенно учитывая серьезность ситуации. Время от времени палата освещалась вспышками молний. Был июнь месяц с его жаркой погодой, и на нахмуренном лбу священника выступили капли пота.
– Сын мой, я…
– Прошу вас, отец мой, заклинаю, – умолял Ложье. – Если вы хотите спасти человеческую душу… У вас пока есть на это время…
Эйенга колебался. Во рту у него пересохло. Он был современным священником, увлекался новыми технологиями, наукой и не верил никаким предрассудкам. Но одна иррациональная мысль все же закралась ему в голову: в этой комнате сейчас орудует какая-то злая сила.
Священник еще раз вздрогнул, словно от холода. У него было только одно желание: поскорее убраться отсюда. Он взял конверт. Кто такой этот Цорн? И что такое интересное и важное лежит в конверте? На ощупь – какой-то маленький предмет. Драгоценность? Электронный ключ? Он осторожно опустил конверт в карман. Потом взял баночку с освященным елеем, помазал лоб и щеки пациента и произнес фразы, которые слишком часто приходилось произносить, когда кончалась человеческая жизнь:
– Господь Бог наш, от которого исходит сила, поддерживающая нас. Через Сына своего Ты пожелал исцелить нас от всех наших слабостей и болезней, так выслушай же нашу молитву…
* * *
Десятью минутами позже он уже миновал длинные больничные коридоры и с облегчением вышел в жаркую ночь. Над крышами Акс-ле-Терма с треском чиркали по небу молнии, словно чьи-то невидимые руки раздирали материю ночи. И по-прежнему без капли дождя.
