Это была моя последняя осень. Теплая, солнечная, до боли щемящая в своем увядании. Я пыталась надышаться ею напоследок. В середине октября я умерла.
В конце лета я уехала к родителям переживать крах личной жизни. Целыми днями бродила по парку, вдоль озера, впитывая каждой своей частичкой этот воздух, эту красоту, эту торжественность последнего момента. Мы были едины – я и осень. Моя отмирающая душа слилась с отмирающей природой, обе еще восхитительные в прощальной красе и величественности, но уже безнадежные.
Он укатил в столицу и даже не попросил ждать его. Почему-то я ожидала от него требований любви и верности, а он просто легонько обнял меня на прощание и уехал. Даже не поцеловал. Это очень настораживало. Нет, это сводило с ума. В моем представлении, мужчина, отправляющийся в армию, на войну, на поиски лучшей жизни, должен был непременно добиться клятв в вечной любви и верности. Он должен был поручить друзьям и родным оказывать всяческую поддержку его девушке и блюсти ее моральный облик. Однако он не сказал ни слова. По-моему, все провожающие были удивлены, но, не сочтя уместным задавать вопросы, просто пожали плечами и разошлись по домам.
В этот год я окончила университет. Перспективной работы по специальности не предвиделось, своего жилья не было, денег тоже, мужчина при расставании даже не поцеловал меня. Будущее представлялось большой черной дырой. Да, да, да, нужно было бороться, искать пути, заявлять о себе в приемных крутых офисов, пробиваться в большом городе и делать еще много важных вещей. Но не было никаких сил. И я уехала к родителям. Подумать о жизни, о себе, о том, куда двигаться дальше, переосмыслить отношения с Максимом и найти что-то, за что можно зацепиться. Тогда я еще не знала, что в некоторых случаях надежду нужно убивать первой. Чтобы не становиться свидетелем ее мучительной агонии.
Я понимала, что назревает кризис. Дни напролет я топтала опавшую листву в парке и размышляла. О будущем. О прошлом. Только не о настоящем. О настоящем было думать слишком страшно. Возникало слишком много вопросов, и не находилось ни одного ответа.
Вопросы были разные. Социально-политические: почему в нашей стране молодой дипломированный специалист никому не нужен, и никто не спешит предложить ему работу, жилье и денег на первое время? Философские: быть или не быть? Житейские: как быть? Глобальные: почему Максим не поцеловал меня на прощание?
От него не было вестей весь месяц. Я сходила с ума от своих мыслей. Что происходит? Он занят? Подавлен свалившимися неприятностями? Удручен и не хочет меня огорчать? С головой ушел в водоворот новых впечатлений? Или он просто устал и хочет подумать? Может, мне просто стоит ему позвонить?
В душе бушевала гражданская война, раздиравшая меня на части. Все мои убеждения, почерпнутые в популярных женских журналах, ополчились друг против друга.
– Ты слишком покладистая! Не умеешь заявить о себе!
– Ты слишком вздорная. Нужно уметь приспосабливаться!
– Ты слишком гордая. Надо всего-навсего взять трубку и позвонить.
– Ты просто тряпка. Женщине неприлично бегать за мужчиной.
– Ты должна хранить верность даже без его требований. Он оценит это.
– Ты ничего ему не должна. Пусть поволнуется.
По десять раз на дню они хватали друг друга за горло и пытались переорать. А я медленно сходила с ума. Окончательно запутавшись, собралась с духом и позвонила Максиму.
И стало еще хуже. Его голос был ровный, спокойный. Никаких эмоций. Ни слова о том, что он скучает. Короткий отчет о достигнутом. Пока-пока.
Я устроила истерику. На берегу озера. Дома не получилось. Потому что Дома не было: именно в этом году родители решили развестись и разменяли квартиру. Теперь у нас были две квартиры, заваленные до потолка мебелью, коробками и всяким мусором. Нужно было чистить, драить, разбирать, находить каждой вещи свое место. Но я была не в состоянии навести порядок даже в собственной душе.
– Ты не должна была звонить! – верещала моя внутренняя Гордая женщина. – Это унизительно навязывать мужчине свое общество. – Гордая женщина была яростной противницей всяческой женской инициативы.
– Мне необходимо было узнать, как у него дела, – оправдывалась мисс Неуверенность.
– Можно было подождать, пока он позвонит сам, – предлагала компромисс Разумная женщина. Она часто подавала мудрые советы, но никогда не учитывала чувства. А в делах подобного толка чувства определяют всё.
– А вдруг он решил бы, что я о нем забыла? – причитала мисс Неуверенность.
– Тебе нужно доказать ему, что у тебя все в порядке, – заявляла Гордая женщина. – Это он должен волноваться.
– А если он не волнуется? И совсем мною не интересуется? – вздыхала мисс Неуверенность.
– Тогда тебе следует жить собственной жизнью. Встречаться с друзьями, искать работу и жилье. Почему ты до сих пор не занялась этим? – в тысячный раз взялась за меня Разумная женщина.
– Потому что я устала, я замучена и больше ничего не хочу от жизни. Я просто не выдерживаю подобной эмоциональной нагрузки! – подала голос Нервная особа. – Наверно, моя жизнь на исходе.
Пока что на исходе был только первый месяц с отъезда Максима. Я так ничего и не решила. Ехать в Омск? Или в Москву? Оставаться здесь? На что жить? Где жить? Как найти работу? Ждать Максима или устраивать личную жизнь с кем-то другим? Слишком много вопросов. Слишком. И не было никого, кто бы давал ответы.
Родители делили кота. Детей они уже поделили. Их было двое. Вполне взрослых, но совершенно несамостоятельных. Кот был один. Шести лет отроду, но самостоятельный за всех четверых. Мама хотела, чтобы кот жил у папы. Папа хотел, чтобы кот поселился у мамы и приходил к нему в гости по воскресеньям. Сестра мечтала оставить кота у себя, но не имела жилищных условий и разрешения коменданта общежития. Мне было все равно. За это меня обвинили в нежелании принимать участие в делах семьи. Звучало это сродни измене родине.
Странно, семьи уже не было, а ее дела оставались.
В результате кот обосновался у бабушки. В прописке он, в отличие от меня, не нуждался. Правда, мне она тоже была не нужна. Она была нужна совершенно посторонним людям, потому что жить без адреса в нашей стране нельзя. Пришлось ехать в районный центр получать паспорт с новой пропиской.
Бабушка воевала с котом, привыкшим по несколько раз за ночь проситься на улицу и обратно (вот уж кто не имел проблем в личной жизни!), пила валидол и твердила, что настали последние времена. С каждым днем я верила ей все больше.
Мама каждое утро спрашивала, что я намереваюсь делать дальше. Я каждое утро придумывала очередной план действий, и она уходила. Папа спрашивал то же самое, но по вечерам. Он не мог идти спать, не устроив допрос с пристрастием. Каждый вечер он с видом прокурора вставал в дверях и задавал одни и те же вопросы, словно пытаясь засыпать меня на противоречивых показаниях. Его интересовало, где я намерена жить, где работать и на какие средства существовать. Меня тоже это интересовало. Под конец он желал знать, почему я до сих пор не вышла замуж. Если бы у меня был муж, папа простил бы мне отсутствие ответов на все остальные вопросы. (Потому что тогда бы они не входили в его ведомство).
