Утро в роскошной городской квартире.
Иван и Анастасия, супружеская ссора в разгаре.
Иван (переходя на крик):
Жизнь моя не была бы спета,
Если б знался я только с тобой!
Ты как в саван была одета
В платье то с кружевною фатой.
Только кто тот мертвец,
Что попал под венец?
Анастасия (подрагивающим голосом, стараясь выглядеть сильной):
Близорук ты, изменщик… коварный…
И взаправду ты сердцем мёртв!
Если б знала я, как вульгарно
Ты загубишь нашу любовь, —
Я б тогда ещё, в день подвенечный,
Умертвила бы всё сама…
Но теперь… Под злодейством извечным
Тяжелеет моя голова…
Иван (злорадно):
Тяжелеет? Почуешь вернее,
Как приятно её потерять.
Мне пора; не успею на смену,
Как отец твой меня будет звать?
Иван уходит.
Анастасия остаётся одна, после небольшой паузы начинает говорить, с трудом сдерживая рыдания:
Как стремительна власть безобразия!
Было чудо, а стало – ничто.
Да как мог он с той грязной мразью
Перепачкать всё то… Всё то,
Что растила я долгие годы,
Во что верила, как в себя?
Это ж надо… В любую погоду
Ей писал он, меня не любя!
К ней он ездил, её ласкал он!
А меня – как тряпку под дверь,
Чтоб не дуло им…
Как же быть дальше?
Хоть кому-то попробуй поверь…
Ведь он был… Был простым рабочим,
Что на стройке месил цемент,
Пока в парке однажды ночью
Не увиделись… чтобы момент…
Ох, я выдохну… Да, стал как вечность,
Вечность встречи пар любящих глаз…
Говорил мне отец, что беспечность
Сгубит вскоре обоих нас.
Ах, отец… И заводы строить,
Знать людей, открывать сотни мест…
Всемогущ… Хоть нанять, хоть уволить
Сам ты мог и десятки невест.
Ты о людях циничную правду
Видел издали. И про него
Говорил мне: кто встал из грязи,
Тому меры познать не дано.
Мне сулил ты кого понадёжней,
У кого и кошель с аршин…
Говорил: «С высоты – осторожней…»
Да не брать уж мне, папа, вершин!..
Плачет навзрыд.
Вечер. Иван с приятелем в пивной.
Иван:
Кончен день! И начищен до блеска
Этот города барский сапог.
Хладнокровно, с восторгом зверским
Подношу моей мести оброк.
Вот поедет, поедет Настасья
Слёзы лить, причитать в отчий дом, —
А меня уже нету в нём.
Приятель:
Да ты что? Неужели свободен?
Наконец-то бьёшь в глаз, а не в бровь?
Иван:
Вскрылась с Леной моя любовь.
В этой жизни я больше не годен
Разделять нелюбимый кров.
Пьёт.
Приятель:
Ух! А как же твой благодетель,
Вседержитель, заботливый тесть?
Примет с милостью ли твою месть?
Иван:
Человека чужого мира
Во мне видел он с первого дня
Для него есть я, нету меня…
Не мешает слуга ходу пира!
Помню, к Насте я приходил
В робе грязной, прямо со стройки,
На пол сяду, в глаза ей смотрю,
Об одном, о другом говорю…
Он войдёт – словно мимо помойки,
Обойдёт меня. Ей – пару фраз,
Даст хозяйский, отцовский наказ:
Мол, туда посылай миллионы,
Здесь проценты сними, там вагоны
Пора разгружать.
Дочь-звезду надо выше держать!
Скажешь, мог он меня уважать?
Чтоб не стыдно им в обществе было,
Надарил мне, что чернь полюбила:
И часы, и машины, костюмы,
И на свадьбу, конечно же, дом.
Чтоб я был… ну, как будто не дном
И в ряду их не выделялся.
Страх подумать: полжизни кривлялся!
Оглядывается по сторонам, теребит кружку.
А теперь… Наконец к ней поеду!
Будь что будет, не любо мне здесь.
Всё равно мне, найду ль там победу;
Знаю, любит она мою спесь.
Приятель (чуть поразмыслив,
словно дав словам Ивана осесть):
Поменяешь ты бабу на бабу.
Всё равно ото всякой – устать.
Отчего бы свободным не стать?
Иван (хмыкнув):
…И влюбляться совсем перестать?
Для себя одного свобода —
Солнце крадено, пьяная дрожь.
И любви ты моей не трожь!
Смеются и пьют.
Лизоблюдов насмешки, ложь…
Наконец позади! Невтерпёж
Устремиться туда, где всё мило,
Где воистину жизнь любила
Лена нежная, я – вместе с ней…
Молчит несколько мгновений.
Я отца Насти, скажешь ты, злей?
Приятель:
Злей не злее, но своевольней.
Он-то что… Он – купи да продай,
А тебе не от этого больно…
Прямоту тебе, правду подай,
Тебе дай, чтоб людей не топтали,
Чтоб в корысть их силком не толкали…
Ты опаснее, как ни крути:
Всем мечтателям – в гроб по пути —
Подложить хворостину в костры,
Что сожгут многолетних шаманов
Прямо в капищах их обманов —
Институций, как скажут, систем,
Где не скажет сильнейший: «Тя съем!»
Ведь отдастся и сам слабейший,
Будь хоть нежный он, хоть грубейший.
От оружья рождённая власть
Поколеньям сильнейших всласть…
Ты пришёл их спросить: «Вы достойны?
Или в дедовских только дворцах,
А не в ваших умах и сердцах
Самомненья колонны стройны?»
Ты, конечно, не в радость им…
Да ещё… хочешь быть ты любим,
Чтоб, как древний герой, любовью,
А не смертию жизнь утверждать…
Иван:
Да! Исходные смыслы рождать!
А не в лавке чужой жизнь прождать.
И вот с Леной, пока не уехал
Я на заработки в города,
Знал я: вот она, жизнь, без помехи,
Вот те зёрна и вот гряда…
Был бы беден я, но не стреножен…
И не думал бы день-деньской,
Что жениться я будто бы должен
На той крашеной, городской…
Потеснил меня чёрт-Серёжка,
Лопоухий рябой бандит.
И сейчас он за Леной следит;
В силе он, хоть и старый немножко…
Иван молчит несколько мгновений, после чего с жаром продолжает:
И мерещится мне, будто реки,
Полноводные струи судьбы – не бегут.
Словно гнойные веки
Света жизни узреть не дают.
Плачь – не плачь, только лёд сверкает,
Мёртвый лёд, что поверх всего…
Где живая вода? Утекает,
Не оставив в руках ничего…
Как мне лёд этих рек растопить?
По теченью как вплавь пуститься?
Как себе самому простить,
Что пришлось ложным блеском прельститься?
Как всю косность, безжизненность, смерть
