Как часто случалось после наступления осени, я проснулся незадолго до рассвета от ужасного холода. И не удивительно, ведь шкура бути, которой я укрывался, во многих местах хранила следы долгой службы человеку. Мне давно пора было подыскать себе другую.
Старый Хьюх, чьим главным делом было поддерживать огонь ночью, дремал над одиноким язычком пламени. У входа в пещеру глухо сопел ночной хищник, судя по всему хрумух. Эта тварь сдвинула полог и раньше времени остудила пещеру, переминаясь и двигая челюстью так, что я слышал скрип мощных зубов.
Мне очень не хотелось вылезать из-под шкуры, и я уставился на эту кучу мяса и когтей, внушая ей желание убраться. Из-за плеча чудовища выглядывал кусок рассветного неба темно-розового цвета. С доброй мыслью о шамане, предсказателе погоды, я дорисовал эту картину всеми виденными мной здесь видами облаков – легкими белоснежными перистыми, внушительными лимонно-желтыми кучевыми и бледно-розовыми, изредка серыми или фиолетовыми огневиками, летящими по ветру в нетерпеливом желании расплескать свои разноцветно пылающие, но холодные как лед шары-убийцы. Особенно смертоносными, будучи самыми крупными и долговечными, считались сиреневые.
Настырный хрумух догадался, что я ни за что не выйду биться с ним один на один, повернулся на коротких мускулистых лапах и заковылял прочь. «Противная кровожадная зверюга», – мстительно подумал я. Тем временем папаша Хьюх совсем расслабился и свесил нос в красные угли так, что затрещала седая клочковатая борода, распространив вокруг едкое зловоние.
Я подоткнул под себя углы шкуры и попытался уснуть, но без всякого успеха. Какое-то время я тупо таращился во тьму, затем осторожно оперся на ладонь, сдвинул шкуру и выпрямился. Холодный воздух мгновенно проник под одежду, довольно крепко сработанную местным скорняком из шкур бутей. Мой наряд состоял из меховых штанов, почти новых, и длиннополой рубахи с рукавами, кое-где разъеденными кровью и слюной крылатых шипоклювов, на которую я, кстати, ее выменял. Прежнюю, самую первую и по местным меркам весьма необычную и добротную, я употребил вместо топлива, за что получил нагоняй от Лумумбы – в пещере всю ночь воняло как от прогорклой слюны моих жертв. А все потому, что стоило мне у него поселился, Косорот заявил, что заботиться обо мне никто не собирается, поэтому пришлось осваивать обычаи поселенцев и добывать себе пропитание. С изрядным трудом я постиг искусство ловли мелких степных зверюшек силком, а также сбора съедобных ягод. Ядовитые, как выяснилось, я умел собирать без всякой подготовки. Что касается крупных зверей – травоядных, конечно, с хищниками не связывались даже самые знатные охотники – то лук, изготовленный мной, не отличался точностью. Особенно же меня удручало то неуважение, с каким копытные относились к моим кривоватым стрелам – они их дерзко выкусывали и неторопливо удалялись, по-моему, нагло усмехаясь. Внушению эти безмозглые создания почти не поддавались.
Так получилось, что вскоре после моего появления Косорот стал толстеть, даже костлявость его жены уже не так пугала соплеменников, и они связали эти перемены со мной. И справедливо. Потому как, очнувшись на жертвенном камне посреди леса, кишащего зверьем, я почти сразу заметил, что могу управлять инстинктами животных и людей. Именно мое подсознание, когда я лежал в беспамятстве на алтаре Бога солнца, оберегло меня от печальной участи раствориться в желудочном соке одного из лесных чудовищ. Каково придется Косороту, утрачивающему свои навыки охоты на зверей, когда я покину его семью?
Я отодвинул Хьюха от углей, спасая остатки его бороды, и неслышно вышел под светлеющее розоватое небо. Ветер дул на восток, отгоняя к пурпурной полосе, охватившей четверть горизонта, последние темные облачка, светящиеся тонкими оранжевыми каемками. Над поверхностью воды, отделенной от меня полосой редких кустов, стлался легкий туман, студеной сыростью оседая на прибрежных растениях.
Я плотнее запахнулся в накидку, бывшее одеяло, на всякий случай осмотрелся, затем спустился по узкой тропинке к берегу и сел на влажный от росы камень. Туман не преминул осесть на моей растрепанной, давно не стриженой шевелюре. Здесь я удил рыбу в прохладные дни, когда суслики отсиживались в норах. Именно на этом камне меня иногда посещали видения моей прежней жизни, как правило, связанные с рекой, которые Бруко называл ложной памятью. Ложной, потому что вещей и явлений, якобы вспоминаемых мной, в действительности не бывает. Именно так он мне и сказал, старый прорицатель. В самом деле, кому, например, придет в голову добровольно лезть в воду, чтобы просто в ней побарахтаться? Любители плаванья все давно в могилах, выражаясь фигурально.
Неожиданный плеск воды вывел меня из задумчивости. Мерзкая тупая морда поднялась над поверхностью реки в двух шагах от берега и уставилась на меня черными выпуклыми глазами. Тонкая шея зуборыла скрывалась под темной гладью воды, где-то там переходя в мощное тело. Этот зверь был еще молод, но успел порядком мне надоесть. Недели три назад он выгнал старого зуборыла с нашего участка реки, и с тех пор пытался наводить на всех ужас. Вот и сейчас он вознамерился откусить мне голову с помощью своих мощных резцов, но неожиданно для себя замер, не в силах даже пошевелиться.
– Ты настойчив, приятель, – сказал я ему и неторопливо поднялся.
Специально для таких случаев я держал в кустах увесистую дубину, ей-то я сейчас и вооружился. Размяв мышцы, я основательно утвердился на берегу напротив зуборыла, взялся за узкий конец дубины обеими руками и поднял ее над головой. Показалось, что в пустых глазах зверя мелькнул страх. Мне стало жаль идиота, и я не стал отводить руки за спину, а просто на выдохе приложился дубиной по макушке твари, точно между глаз. Любой человек от такого удара свалился бы замертво, а вот зуборыл, уныло хрюкнув, шарахнулся от берега и исчез в зарослях камыша. А вдруг вместо того, чтобы вправить ему мозги, я еще глубже погрузил его в пучину безумия? Эта мысль показалась мне безосновательной.
