Маше Голубцовой почти одиннадцать лет, и она ни в чём не виновата. Так она и сказала.
– Гулька сама виновата! Она мне специально под ноги упала!
– Как это – сама? – спрашивает Ольга Дмитриевна. – Сама тебе под ноги бросилась?
– Это она нарочно! Специально так! Я уже не успела ногу убрать, вот и получилось, будто я ей по лицу ногой!
А Гулька сидит, держится за лоб, хотя ей бы надо бежать, искать чего-нибудь холодного, чтобы приложить к ушибу. Синяк ведь будет! Она молчит, хлюпает носом, подбородок дрожит. Но не ждите, что она заплачет, нипочём не дождётесь.
– Я тоже, между прочим, ударилась! – продолжает Маша. – О землю. И мячом ещё прилетело. Я его не трогала! То есть не специально, он сам мне о ладонь ударился. Так что штрафной вы зря назначили.
– Будешь спорить – вообще тебя с поля удалю, – говорит ей тренер, – за неспортивное поведение. Всё, продолжается игра! – и она захлопала в ладоши, потом дунула в свисток. Все стали расходиться, только Гулька сидит и всё трогает свой лоб, трёт его ладонью. Маша подала руку, но Гулька оттолкнула её, встала сама.
– Тоже ведь неспортивно, – буркнула под нос Маша и отправилась на свою половину поля. Девчонки смотрели сердито, а Дашка вообще показала издалека кулак. Спортивно ли вот так кулаками угрожать? Конечно, сейчас все решат, что они из-за этого дурацкого столкновения проиграли. Ничего ещё не проиграли, может быть, случится чудо и им не забьют этот штрафной?
Но чуда не случилось, Настасья пропустила мяч, им забили гол, который всё решил, проиграли.
В раздевалке все только и говорили о том, что Маша во всём виновата, а она опять кричала, что нет, не виновата, это арбитр неправ, разбирайтесь с ним, а меня не трогайте.
– Девочки, – зашла в раздевалку Ольга Дмитриевна, – что за гам? Умейте проигрывать, – посмотрела на Машу, – Голубцова, с тобой отдельно поговорим, – и ушла.
Сразу наступила тишина. Ну всё, скоро Машу выгонят из команды. Когда тренер вот так кого-то вызывает, обычно этот кто-то недолго остаётся в секции, уходит. Что уж там Ольга Дмитриевна говорит, какие слова, неизвестно. Но ещё никто не задерживался после таких разговоров с тренером.
– Выгонит тебя, – сказала Настасья.
– Посмотрим, – сказала Маша, – может, и нет.
– Не выгонит, – сказала Гулька. – Она же лучший игрок.
– Ну уж лучший, – сказала на это Настасья Веселова.
У Гульки на лбу была здоровенная шишка. Это только на играх девчонки делятся на две команды, но вообще-то они все из одной, «Родины».
– Ладно, девчонки, я пошла, – сказала Маша, когда оделась. – Не поминайте лихом, что ли.
И ушла. Время идти домой, но никто и не двинулся с места в этот пятничный вечер. Все ждали Машу, девчонку, которая так играет в футбол, что пацаны из мужской «Родины» ей завидуют.
– Что это было? – спросила Ольга Дмитриевна, как только Маша зашла в тренерскую.
– Я не виновата! – крикнула Маша.
– Тихо, тихо, – сказала тренер. – Тихо. Не виновата она. Кто Гульнаре шишку посадил? Сама, что ли?
– Ну, – сказала Маша, – это же спорт.
– Спорт, конечно, спорт, но вот завтра, ладно, в понедельник, её мать придёт ко мне, что я буду говорить? Гуля сама под твои ноги голову подставила? Сама упала?
– Она поскользнулась, дождь ведь перед игрой прошёл. А с понедельника мы же в зале?
– Какая ты! На всё ответ есть.
– Никто не застрахован, – сказала Маша. – У нас ни у кого шиповок нет, вот и падаем посреди игры. Были бы бутсы, было бы лучше.
– Бутсы-бутсы. Плешь мне уже своими бутсами проела. Иди. Сто приседаний с тебя!
Маша поскорее выскочила за дверь.
– Всё, что ли? – встретили её девчонки. – Чего так быстро? Что сказали? Тебя выгнали? – они спрашивали. Маша молчала, ждала тишины.
– Бутсы купят, – сказала Маша, когда всё стало тихо, – вот увидите, купят. И тогда никто не будет падать после дождя.
– Ну ты даёшь! – сказала Плотникова. – И что, она тебя не выгнала?
– Что сказала-то? – спросила Настасья.
– Сто приседов! – сказала Маша.
– Ну ты даёшь! – повторила Плотникова.
Мама ушла на кладбище, к деду, а Машу не взяла. Маша, когда узнала, просила подождать её там.
– Я оденусь – и тут же прибегу, – сказала она по телефону. Маша правда быстро прибежала, посидела рядом с дедовой могилой, потом прошла к прабабушкам. Прадедушек не было, они погибли в войну и похоронены где-то далеко, там, где сражались.
– Они точно похоронены? – спрашивала Маша маму каждый раз. Недавно в школе им рассказывали, что во время войны после боёв не всех успевали похоронить.
– Точно, – говорила мама, дома доставала из секретера шкатулку и показывала Маше похоронки.
– Хорошо, – говорила Маша, – хорошо, что похоронили. Плохо хорошему человеку без могилы, правда? А они ведь хорошие. Правда?
Мама кивала головой: правда.
– Что ты меня не взяла? – спросила Маша, когда они уже выходили с кладбища.
– Да я быстро думала сходить – раз, и всё.
– Знаешь ведь, что мне тоже надо.
– Господи, да зачем тебе это надо? – каждый раз спрашивала мама, будто забывала, что Маша отвечает всегда одно и то же:
– Хорошие люди, всегда полезно повидаться с хорошими людьми, правда?
Мама, конечно, отвечала, что правда, хорошо повидаться с хорошими людьми, но ради этого не стоит пропускать тренировки или откладывать приготовление уроков, например. Кладбище – вот оно, никуда не уйдёт, а время пропустишь – потом не догонишь.
– Иди домой, – сказала мама, – а я на работу, опаздываю уже. Сегодня должны новые постояльцы приехать.
– О, давай я с тобой!
– Нет уж, если бы не кладбище, ещё бы подумала. А так – топай домой, учись. Завтра в школу.
Маша чуть не ответила, что опять приходится учиться, как трудно жить детям, но смолчала. Всё равно мама ответит всё то же: надо учиться, чтобы потом уехать из Лузы. Что тут делать нечего теперь, надо искать удачу в Кирове, например, или вообще в Москве. Мама сама когда-то работала химиком на лесозаводе. Но потом завод купили какие-то люди, стали сокращать производство, увольнять людей, и маму тоже сократили, уволили. И теперь она работает в гостинице, в которой мало кто живёт.
Мама пришла в гостиницу, успела застелить кровати в двух номерах свежим бельём, протереть от пыли мебель. Потом отправилась гладить бельё, которое вчера постирали, а сегодня оно высохло. Всё у неё было на месте, утюг работал, бельё пахло свежестью. Порошок – определяла она по запаху. За годы работы химиком она совершенно точно понимала, где пахнет порошком, а где бельё по-настоящему висело на воздухе и теперь пахнет, как ветер.
