…наконец-то! Наконец-то это произошло! Теперь я точно это знаю. Конец всем мучительным сомнениям, раздирающим меня на части, как приговорённого к четвертованию. Я уверен, что безумен.
Да, я сошёл с ума! Окончательно. Полностью. Бесповоротно. И это невероятное блаженство!
Я давно подозревал, что со мной что-то не так. Но всегда остаётся вероятность, что безумен не я, а все остальные. Как в той знаменитой притче – не помню, японской или арабской: все жители горного селения выпили отравленной воды и потеряли рассудок. Только один человек воды не пил, и безумцем объявили как раз-таки его. Потому и ему пришлось сойти с ума, чтобы стать «нормальным», то есть таким, как все. Но я-то ничего подобного делать как раз и не собираюсь.
Я счастлив в своём безумии, потому что теперь не обязан играть по их правилам. Не должен быть как они. Не должен плевать в то, что свято для меня, но ничтожно для них. Не должен отказываться от того, что составляет всё моё естество. Они не могут мне запретить! Пусть они освистывают меня, пусть глумятся, пусть тычут пальцем, как обезьяны. Пусть! Но я никогда не буду таким нормальным, как они. Ни-ког-да и ни за-что!..
Так начинается дневник человека, в трагической судьбе которого мне довелось сыграть не последнюю роль. Меня зовут Пётр Комков – точнее, таким именем я хочу назвать себя на страницах этой книги. Всё-таки я не хочу, чтобы исповедь о не самом красивом в жизни поступке нанесла вред моей репутации. Можете списать это на трусость, а можете на желание иметь возможность и дальше помогать моим пациентам и тем самым искупить свою вину. В настоящее время я врач-психиатр с солидным стажем работы. Но к моменту моего знакомства с автором дневника я был только лишь интерном. Я увидел его в первый же день работы в первой же моей клинике, так что можно сказать, моя медицинская практика началась именно с него. Но обо всём по порядку.
В начале я должен сказать пару слов о себе: почему я выбрал такую профессию. Считается, что мы, психиатры, какие-то особенные люди, и в нас есть что-то общее с нашими пациентами. Не стану говорить за всех своих коллег, но в отношении меня это совершенно не справедливо. Напротив, сколько я помню себя, я был поразительно, как-то сверхъестественно нормален. У меня никогда не было ни единой причуды. Я был лишён навязчивых идей, свойственных многим детям, всепоглощающих увлечений и страхов. Я не был ни страстным коллекционером каких-нибудь безделушек, ни фантазёром. Я был рассудительным, реалистичным, склонным к прагматизму ребёнком. Я хорошо учился, чтобы потом найти хорошую работу, активно занимался спортом, чтобы быть в форме и не болеть. Но к музыке, искусству и книжкам меня никогда не влекло – всё это я считал пустыми и бесполезными занятиями. В юности я заводил романы с девчонками, но головы никогда не терял. Они были для меня лишь приятным способом провести время, а не объектами преданной любви.
И мне не было скучно. Напротив, я гордился своей нормальностью, а ко всем «ненормальным», коих мне встречалось великое множество, относился с пренебрежением. Мне нравилось над ними подтрунивать, и вскоре это сформировало мою особую манеру шутить. Окружающим нравилось моё колкое остроумие. Меня считали «юморным парнем» и искали моего общества. Моя популярность усиливалась, потому что на моём обаянии был лёгкий налёт цинизма. В то же время я был умён и наблюдателен. Мне удавалось подметить самые сокровенные слабости и придумать жертве особенно меткое и уничижительное прозвище (в компаниях мы частенько перемывали все косточки тем, кого с нами не было). И я посчитал, что эта моя наблюдательность поможет мне в постановке диагнозов. Действительно, где ещё так пригодится моя феноменальная нормальность, как не в психиатрии?
Потому я и выбрал медицинский вуз, и, с отличием его окончив, попал в клинику доктора Дроздова.
«Тебя направляют туда как лучшего на потоке, – говорили мне профессора, но напоследок проводили следующими напутствиями: – Симон Серафимович – выдающийся врач и блестящий профессионал, но будь готов – человек он необычный. Таких общим аршином не мерят (они тоже заметили мою необыкновенную нормальность). У него свои методы, к которым ты, быть может, не сразу привыкнешь. Но если вы с ним сработаетесь, то ты никогда не пожалеешь!»
Потому, направляясь тем весенним утром в первый раз в клинику, я был не на шутку заинтригован. С одной стороны, раз мой начальник не лишён странностей, над которыми я привык иронизировать, то принимать его всерьёз не стоит. С другой: то уважение, тот трепет, с которыми говорили о нём мои наставники – люди почти столь же сверхнормальные, как я сам – создавали вокруг Дроздова ореол загадочности.
Итак, я пришёл в клинику ровно в восемь утра – как нормальный человек, я посчитал, что опаздывать на работу в первый же день в высшей степени неразумно. Но Дроздова, который должен был встретить меня и снабдить инструкциями, на месте не оказалось. Где он был, никто не знал, и мне предложили подождать его в ординаторской.
Там уже находилась молоденькая медсестра. Когда я вошёл, она что-то писала и моё появление не отвлекло её от этого занятия. В отличие от неё, я обратил на неё самое пристальное внимание. Ей было чуть за двадцать – младше меня года на два. Невысокая, тоненькая девушка с волнистыми тёмно-русыми волосами и большими карими глазами, в которых читались заботливость и ласка.
«Эдакая скромница, – подумал я, мысленно сверяясь со своей классификацией юных красавиц. – Чтож, теперь не важно, что за птица этот Дроздов. Главное, что здесь есть кому скрасить мои будни.»
Сестричка, как назло, была всецело поглощена своей писаниной. Моё обаяние нисколько на неё не действовало, что немало уязвляло моё мужское самолюбие. Я решил во что бы то ни стало отвлечь её от работы и переключить её внимание на себя.
– Доброе утро! Меня зовут Пётр Степанович Комков, но для вас просто Пётр, – начал я. – Я – новый врач-интерн.
– Очень приятно. Тоня.
Она подняла свои ласковые глаза, улыбнулась без тени кокетства и вновь погрузилась в работу. Это было уже слишком.
– Давайте поболтаем, – предложил я. – Пока Его превосходительство главный врач не соизволит снизойти до моей скромной персоны, мне очень грустно и одиноко.
– Я бы с радостью, но я занята. Извините.
Ладно, эта крепость не сдастся под первым натиском. Тем самым она лишь раздразнила меня. Для подобных случаев я придумал особый метод. Отыскав на подоконнике вчерашнюю газету, я свернул её в трубочку и пару раз несильно шлёпнул ею по столу.
