Майкл Кроул уже несколько недель спал урывками. Он просыпался среди ночи – всегда около двух – и долго вслушивался в окружавшие его городские и домашние звуки: шум запоздавшего автомобиля, рычание проснувшийся у соседа собаки, гудок очень далекого поезда, журчание воды в посудомоечной машине, поскрипывание кровати в соседней спальне, шёпот листвы.
Городом Санта-Марию, штат Калифорния, конечно, назвать было нельзя. Может городком, городишкой. Сам Майкл относился к нему спокойно, без фанатизма и без презрения. Ну живет и живет. Они могли бы также жить во Фресно, Санта-Кларе, Саннивэйл, Сакраменто или в Сан-Рамоне, но вот – так случилось поселилиться им в тихой Санта-Марие – поближе к работе Майкла и к любимому им с детства озеру Тахо, где можно было кататься на лыжах зимой и дышать сосновым воздухом летом. Жена же Майкла – Дора – городок так и не смогла полюбить. Она называла его не иначе как «деревня», скучала по культурной жизни, интересным разнообразным людям, которых было полным-полно в Бостоне, где они начали свою совместную жизнь двадцать лет назад. Хотя, справедливости ради, Дора была не такой уж несчастной женщиной: у нее были подруги, много подруг, двое детей, муж неплохо зарабатывал, был свой собственный большой дом, сад, прекрасный калифорнийский климат, яркое солнце каждый день улыбалось через окно. Было еще много чего, что можно было бы без конца перечислять. Иногда Майкл от бессонницы занимался этим.
Дора спала сейчас в соседней комнате. Это ее кровать грустно поскрипывала в ночи. Майкл спал в кабинете с лета. Может ещё поэтому сон не шел. Диванчик в кабинете был удобен днем, когда Майкл после обеда заваливался на него со своим телефоном и чашкой горячего кофе. «Дора, дорогуша, будь любезна. Еще кофейку налей?» И Дора, его Дора, подходила, красиво виляя бедрами, брала его чашку из рук и медленно шла на кухню за новой порцией бодрящего черного кофе, который так любил Майкл.
Но летом все радикально изменилось.
Утром Дора стремительно выбегала из своей комнаты непричесанная, с разметавшимися по плечам волосами, с проглядывающей в них первыми седыми волосами.
«Что стало с ее белокурыми кудрями?» думал Майкл, но никогда, конечно, не произносил вслух. Он боялся дориной реакции, которая могла обрушиться на него за любую мелочь, такую как оставленные им на диване носки, или журнал. Да и вообще последнее время – за одно лишь присутствие его за столом летним утром. День начинался не с той ноги, когда Дора просыпалась в плохом настроении. А было это теперь почти ежедневно. Дора кричала на слишком сильно подгоревший бекон и на детей, которым этот бекон предназначался. «Ну, когда же это уже…» – бормотал Майкл и уходил в ванную. Ему надо было идти на работу. Он целовал детей перед школой, и они уходили с Дорой. «Зачем ты снова надел эти кроссовки? Я же тебе говорила…» – слышал Майкл, когда дети уже спускались по лестнице. «Столько крика, ну сколько уже можно…”– думал Майкл. Он старался уйти пораньше, не дожидаясь прихода Доры и ее ежедневного ритуала накладывания макияжа. Один раз он замешкался, отвечая на звонок, и случайно заглянул в комнату, думая, что она еще не вернулась.
Она сидела перед трюмо, громко дыша. Это было какое-то надрывное, страшное дыхание, дыхание злобы, кипевшей в ней. Дыхание больного человека на аппарате ИВЛ. Майкл отскочил от двери как ошпаренный и быстрыми шагами двинулся в коридор, на выход. Он никогда не хотел видеть больше эти сжатые губы, будто потерявшие свежесть просроченные красные колбаски, и эти холодные голубые глаза, злобно-бездонные, под веками кричащих неуместных ярких цветов.
Так думал Майкл о Доре и удивлялся, как сильно они изменились. Он стал бояться Доры, но вместе с тем, его все еще тянуло к ней. Он все еще любил ее.
Да, диван был отличным местом днем. Но ночью, ночью он любил свою кровать, теплое Дорино тело и ее посапывавшее дыхание рядом. Она тоже, наверное, не спит, кровать скрипит. Думает. О чем? В последнее время он не узнавал ее, не узнавал свою жизнь. Дети подрастали. Деньги есть. Казалось бы, живи-радуйся. Майкл работал инженером-программистом в небольшом стартапе, в который пришел вовремя – стартап продали, и он получил хорошую сумму на жизнь. Он продолжал работать. Но мог бы, в принципе и на пенсию уже выходить. При мысли о пенсии Майкл усмехнулся. Компанию продали два года назад. Уже тогда что-то началось с Дорой. Она стала странной. То накрасится, как проститутка и уйдет куда-то с подругами. То неделями сидит дома, в какой-то бесформенной одежде, смотрит чушь на ютюбе, постит хрень на своем фарсбуке и инстахламе. Брюки себе купила уродские в клеточку и выкрасила несколько прядей в рыжий цвет. Клоун-клоуном. Майкл так любил, когда Дора одевалась сексуально: брючки в обтяжку, короткая юбочка, чтобы, можно было проходя мимо, поласкать по попке. А тут эти клоунские штаны. И в какой-то момент – бах – no sex: днем она занята, ночью устала, утром надо спешить собирать детей в школу. Не дождешься. Только в определенные часы, определенным образом, по расписанию, никакой спонтанности. А однажды, вообще башку сносит – он ее будит в ночи, хочет ласкать, а она вырвалась, дышит тяжело и говорит: «Отпусти, меня тошнит». Ну он тогда ушел на диван.
На мгновение Майкл погрузился в сон. В нем была Дора. Она звала. Дора бежала по направлению к лесу и махала ему рукой. Ее счастливая улыбка говорила ему что-то одними губами, его губами. Он смотрел на еe рот, но никак не мог разобрать, что она ему говорит. Рот шевелился. Рука продолжала махать. Но Дора исчезла. Ее нет. Майкл резко проснулся от громкого хлопка и шума как будто бы отъезжающей машины. Привиделось. Надо что-то делать со сном.
Кровать в соседней комнате больше не попискивала. Дора заснула, должно быть. Майкл хотел было туда рвануть. Открою дверь, лягу с ней, сорву одежду. Ей будет приятно. Любой женщине приятно чувствовать себя желанной. Но нет, дверь в ее комнату заперта. Они всегда так делали, чтобы дети не врывались рано утром, а теперь вот и ему не войти.
Майкл посмотрел на часы. Уже четыре утра, черт, а сна ни в одном глазу. Он встал. Вышел из кабинета в коридор. Из коридора, через заднюю дверь в сад. Вот тебе раз. Дверь открыта. Я забыл или Дора, когда выносила мусор? Слава богу, здесь частная собственность – высшая ценность, да и в нашем городишке люди приличные, не голодранцы. Никто к тебе не сунется. Можно хоть все двери открывать. Все-таки есть и у нашей деревни достоинства. То ли в Бостоне, где они с Дорой жили двадцать лет назад, еще студентами, снимая вместе вонючий недорогой угол. Помнится, Дора однажды оставила доллары на покупки в облезшей тумбочке их прихожей. Там же – на тумбочке – лежал и их фотоаппарат. Дора тогда занималась фотографией и купила себе дорогой Никон. Однажды утром, поднявшись, Дора и Майкл не обнаружили ни Никона на тумбочке, ни денег в тумбочке. Дверь оказалась незапертой. Дора забыла ее закрыть. Ох и рассердился тогда на нее Майкл. Пощечина прозвучала очень звонко. Ну а как иначе? А если бы они спали также чутко, как сейчас, двадцать лет спустя, и проснулись бы среди ночи, когда воры их обчищали. Вероятно, воры бы тогда прирезали их как неоперившихся цыплят. Именно так кричал Майкл, в той маленькой тесной квартирке двадцать лет назад, А Дора стояла и плакала, вытирая красную щеку, все повторяя “Я не хотела, я не хотела, я не хотела”. Вспоминая это, Майкл медленно натягивал резиновые сапоги, чтобы выйти в сад. Было ещё темно, хоть глаз выколи.
