Посвящается всем моим друзьям-сноубордистам.
И всем моим друзьям, у которых есть дети.
Сегодня я вновь отправляюсь на передовую.
Сын уже собрался, карман куртки оттягивают ключи от гаража. Он никогда до конца не завязывает шнурки, они волочатся за ботинками, как усы за откормленными сомами. Эти ботинки, и правда, похожи на рыбьи морды.
Я заглядываю сынишке в глаза, пытаясь разглядеть там ответ на свои не заданные и не сформулированные вопросы. Он там есть – яркий, как детская раскраска. Глаза большие и испуганные, но собрался он быстро и безо всяких капризов.
Наклоняюсь и завязываю ему шнурки.
Не сговариваясь, крадучись проходим мимо кухни, где моя сестра сидит на кухне с книгой в руках. Мы оба ее боимся. В наше время мужчины, боящиеся женщины, уже не вызывают порицания и какого-то общественного резонанса. У каждого на языке множество примеров, таких же жалких, как мы.
– Ты его убьешь, – говорит она и откладывает книгу.
Пораженный ее прямотой, я выталкиваю сынишку за дверь.
– Он ведь только оправился, – продолжает сестра. Словно хорошо подготовленный легионер, она метает в меня один словесный дротик за другим.
– Ну, Наташ. Он этого хочет.
– Он хочет, потому что ты этого хочешь. Ты его отец. На тебе особая ответственность.
Ответственность – вот слово, которое характеризует Наташу. В карманах у нее всегда есть одноразовые носовые платки. А в карманах домашнего халата – бинт. В сумочке всегда найдутся запасные чулки.
Я закрываю за собой дверь.
– Тетя Наташа расстроилась, – говорит Денис. На руках у него большие варежки, и мне кажется, что под этими варежками руки сжаты в кулачки.
– Тетя Наташа за тебя волнуется, – отвечаю я, толкая его перед собой, как тележку в супермаркете. Мне хочется оказаться подальше от этой двери, дырявой от дротиков-взглядов. Конечно же, она не выскочит следом, не будет ругаться и клясть меня на чем свет стоит. Честно говоря, я был потрясен ее прямотой до глубины души. Обычно она действует другими методами. Мы вернемся, и на ужин нас будет ждать что-то подгорелое, приготовленное без ответственности, окольными путями наводящее меня на мысль, что я сущее дерьмо. Ната пишет книги о воспитании детей, и она знает, как усложнить жизнь их нерадивым отцам.
Как настоящая террористка.
Дениска терпеть не может ссор. Тем не менее, конфронтации в нашей семье имеют место быть постоянно, и его «сварометр» всегда настроен на нужную частоту, он выдает тревожный сигнал задолго до того, как я начинаю что-то чувствовать через свою толстую носорожью шкуру.
Мы отпираем гараж, и я выдаю моему маленькому воину его оружие.
Он принимает его настороженно, вспоминая свое недавнее ранение. Снимает перчатки, пальцы пробегают по кантам, проверяя, не слишком ли они затупились.
– Отлично, пап! – говорит он мне.
– В чехле ведь хранилось, – отвечаю я и продолжаю бормотать что-то успокоительное про прекрасную погоду и вспоминать вслух, куда же я дел отвертку. Постоянно говорить – мой способ эмоциональной разрядки. Когда-то я пересказывал Денису начальный курс органической химии, и он засыпал у меня на руках.
– Не смей ничего ему петь, – говорила мне жена. – У тебя слишком дрожит голос.
Все верно. Я слишком боялся своего отцовства. Да и сейчас боюсь, кажется, так же, хотя обстоятельства изменились не в лучшую сторону.
Достаю с полки крепления, высыпаю в ладонь сыну болты с шайбами.
Наконец находится отвертка, и мы прикручиваем, куда нужно, крепления, выверяем угол и спорим:
– Кажется, было по двадцать.
– Ты упал, пап? По двадцать я буду похож на краба из «Губки Боба».
Было по пятнадцать.
– Да, ты прав… двадцать – это режим в стиральной машине. Переднее у тебя было пятнадцать. А заднее чуть поменьше.
– Заднее, наверное, десять.
– Ставим десять, и я возьму с собой отвертку, чтобы можно было переставить. Договорились?
– Только не как в прошлый раз. Помнишь, когда ты ее потерял, кто-то потом приделал ее вместо носа у снеговика.
Мы переглянулись и засмеялись.
– Не потеряем, – пообещал я. – На этот раз я положу ее в рюкзак.
Выгоняю машину, бросаем на заднее сиденье сноуборд с прикрученными креплениями и термос с чаем. Дениска садится рядом со мной, шлем он держит на коленях, так бережно, словно юный палеонтолог – голову доисторического человека из музея.
Погода сегодня такая, какая нужно. Всю неделю шел снег, а в субботу взял себе отпуск, и под убийственно-яркое солнце выползли, словно большие насекомые, оранжевые машины коммунальных служб с оранжевыми человечками в брюхе. Мы стоим на перекрестке и ждем, пока проедет вереница грузовиков со снегом.
– Повезли на дачи олигархам.
– Каким олигархам?
– С большими холодильниками.
Мы провожаем глазами последний грузовик. Кажется, он везет целый Эверест. Снег вчерашний – чистый и не тронутый городскими выхлопами. Как сахарная вата.
– Смотри, сколько счастья! А летом олигарховы дети открывают дверь холодильника и идут гулять по снегу. Может, им завозят туда снегирей и пингвинов, лыжную базу и сосны. Сам бы с удовольствием купил, да ведь всю комнату займет. И придется срезать там батареи… Я смотрю на сына поверх темных очков, и он улыбается в ответ:
– Папа, ты опять говоришь ерунду.
Я рад, что мне удалось немного отвлечь его от воспоминаний. Следы несчастного случая в конце прошлой зимы еще не сгладились до конца.
Правую руку он теперь не выпрямляет до конца, всегда держит чуть согнутой в локте. Может, положив кисть на колени или просто держа ее перед собой, подолгу наблюдать за движениями мизинца. Вправо-влево, влево-вправо… Именно мизинец «подал в отставку» после последней операции на локтевом суставе и «вернулся на пост» только сравнительно недавно – три месяца назад, когда все остальные кости давно уже срослись, а мышцы функционировали.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
