Глава первая
(за четыре дня до постановления «О красном терроре»)
1 сентября
Григорий Евсеевич Зиновьев барски вялым движением руки поманил к себе Бокия.
Глеб Иванович, неохотно вырвался из толпы покидающих кладбище людей, неспешно подошёл к тарахтящему на всю улицу авто Председателя Петроградского Совнаркома. Скрестил руки на груди, как бы встав в защиту. Григорий Евсеевич, окинув скользящим взглядом независимую позу чекиста, хмыкнул.
– Вот что, Глеб Иванович, давай-ка с сегодняшнего дня и впредь обходиться без амикошонства, потому, как пользы от того ни тебе, ни мне нет. Одно дело делаем. С разных боков, но одно. Бабы промеж нас нет. Личных мотивов тоже. А посему получается, делить нам нечего. Я на твою вотчину не покушаюсь. Ты на мою тоже.
– Не понимаю, к чему ведёшь, Григорий Евсеевич.
– Брось! – Отмахнулся Зиновьев. – Всё ты прекрасно понимаешь. Да, признаюсь, с Варварой мне легче иметь дело, нежели с тобой. Но коли уж Феликс тебя поставил во главе ЧК, придётся контактировать. Спросишь, рад ли я тому? Честно признаюсь: нет. Однако, иного выхода, как сотрудничать, не наблюдаю. Можем, конечно, привселюдно, грызться, как кошка с собакой. Глотки рвать. Только кому от того польза будет? Тебе? Мне? Революции? То-то!
– Говори прямо, что нужно?
Мимо, обтекая авто Зиновьева, растекалась людская волна: похороны Урицкого закончились, люди торопились по своим делам.
– Поддержка. – Чётко произнёс Председатель обороны Петрограда, Председатель Совнаркома Петроградской трудовой коммуны и Союза коммун Северной области, а также член Реввоенсовета 7-й армии (набрался Григорий Евсеевич должностей, будто собака блох), с высокомерием во взгляде и призрением в душе, всматриваясь в лица питерцев. – По-крайней мере, в главном. – Григорий Евсеевич развернулся всем телом к чекисту. – Будем откровенны: и ты и я, оба понимаем, Моисей занимал не своё место. Ну, какой из Соломоновича был руководитель ЧК, карающего органа революции, если его постоянно, чуть ли не за шкирку, приходилось заставлять подписывать постановления?
– Имеешь в виду дело Михайловского училища? – Произвёл «пробный выстрел» Глеб Иванович, однако тот оказался холостым. По крайней мере, Зиновьев сделал вид, будто не услышал в вопросе Бокия дополнительного смысла.
– И не только. Моисей спёкся. Я это ещё в июле заметил. Из него будто весь дух вышел. Хорошо, ты и Варвара оказались под рукой.
Точнее, мысленно усмехнулся чекист, хорошо, что под тобой оказалась Варвара.
– Успели урегулировать ситуацию. – Закончил мысль Григорий Евсеевич. – А если б не успели? Представляешь, что бы сейчас творилось на улицах Петрограда и губернии, в связи с покушением на Ильича, не очисти мы город от той мрази? Молчишь? Правильно молчишь. Теперь о главном. Судя по всему, Совнарком примет решение о красном терроре по всей стране. По крайней мере, я на то надеюсь, даже отослал в Кремль своё мнение по данному вопросу. Но когда, то произойдёт, неизвестно. Пока только слухи бродят, а слухи, как известно, к делу не пришьёшь. Потому, имеется предложение. Считаю, Петроград, как город революции, должен стать авангардом в данном деле. И первым начать работу по очищению улиц от контрреволюционного элемента.
– Хочешь перед Советом поставить вопрос о введении террора в Питере, не дожидаясь постановления СНК?
– Именно! И надеюсь на твою поддержку. Что-то смущает? – Вскинулся Председатель всего и вся. Его колкий, цепкий, пронзительный взгляд вцепился в душу чекиста. Глеб Иванович сделал попытку отвернуться, однако, не смог: зрачки Зиновьева, казалось, загипнотизировали его.
И Бокию стало страшно. Противно и страшно.
Он вдруг вспомнил допрос Риксом князя Меликова. От недавно увиденного холодный пот снова прошиб чекиста. Не умом, сердцем, внутренностями, телом почувствовал: откажет сейчас в помощи Зиновьеву, завтра привинченный к полу табурет в допросной камере будет греть его зад.
От последней мысли и стало противно.
Господи, болью ударило по вискам, до чего дожили? Сами себя, своих начали бояться. В четырнадцатом, помнится, спорил с Леляевым, меньшевиком, о том, что, мол, мы умные, начитанные, ни за что не повторим опыта Французской революции. Мол, гильотина не наш метод, усвоили исторический опыт… А на деле? Хрен два, что мы усвоили. Всё забыли. По новому, своему, кругу пошли.
– Так что тебя смущает? – Донеслось до сознания чекиста.
– Нет, ничего. – Нашёл в себе силы ответить Глеб Иванович. – Только думаю, не стоит бежать впереди телеги.
– А мы и не станем бежать. – Осклабился Зиновьев. – Сядем на козлы, Глеб Иванович, потому, как будем первыми. И пусть Москва тянется за нами, а не мы за ней.
Григорий Евсеевич расхохотался, в голос, чем привлёк к себе внимание покидающих кладбище горожан, запрыгнул в авто, приказал ехать в Смольный.
Председатель ПетроЧК проводил машину долгим, хмурым взглядом, достал из кармана пачку папирос, закурил.
Так вот о чём ты мечтаешь, Григорий Евсеевич… – Бокий ещё раз глянул в сторону удаляющегося авто. – На козлы желаешь влезть? Что ж, давай, попробуй. Дерзни. Смотри, только, как бы пупок не надорвался.
* * *
Немилосердно тарахтящее авто, принадлежащее ПетроЧК, сотрясаясь, притормозило близ арки, которая, напоминая распахнутый зев некоего неведомого огромного зверя, чернела в стене пятиэтажного дома с мансардой.
– Тут. – Кучер уверенно кивнул головой на сквозной арочный проход, ведущий внутрь двора. – Сюды я барина подвозил.
– Набережная Фонтанки 54. – Констатировал Аристарх Викентьевич, кинув взором по улице. – Дом генеральши Толстой. – Следователь всем телом развернулся к Матвею. – А в какую квартиру ходил барин, конечно, не знаешь?
– Откуда? – Удивился мужик. – Мы ж вот прямо тут, где сейчас стоим, останавливались. Барин в двери или в проход шмыг – и был таков. А я, с кобылой, до дому.
Несмотря на то, что Озеровский общался с кучером, он, боковым зрением, отметил, с каким напряжением смотрел на дом Мичурин. Не рассматривал рассеянно, из любопытства, а именно уставился на него пристальным, цепким взглядом. Причём, как опять же отметил Аристарх Викентьевич, взгляд Саши был устремлен, только в одну точку, на уровне третьего этажа.
Любопытно, – сделал мысленную зарубку следователь. И снова вернулся к допросу кучера:
– Сколько раз привозил сюда барчука?
– Много. – Пожал тот плечами. – Не помню. Часто. Чаще, чем на Васильевский.
Тело следователя вернулось в прежнее положение.
– Жаль, фото с собой нет. – Тихо, еле слышно, произнёс сыщик. – Придётся вторично наведаться. – И тут же резко развернулся в сторону юноши. – Что скажете, Саша?
– А? Что? – Юноша растерянно – часто заморгал пышными, густыми, на зависть девчонкам, ресницами.
