Жила-была в поселке Озерки прекрасная девочка Нина. Красавица с большими синими глазами, как советское небо, с волосами цвета пшеничных колосьев, статная, стройная, прилежная, послушная. Родителям на радость, девкам на зависть. И училась Ниночка в сельской школе старательно, и матери по дому помогала, и в поля на работы ходила, трудилась. И не было лучше и краше Ниночки во всей округе.
Но вот в дом Ниночки пришла беда: умер батя. Сильный, здоровый был мужик. Держал своих двух баб в ежовых рукавицах. И Нинка послушная ходила отцу на радость, и жена все по-мужниному делала. И что бы ему умирать, такому молодцу?! Да сгубила мужика водка: пил редко, но метко, вот по пьяни и напоролся на перо. «Надо было выбирать, с кем пить,» – горестно вздыхала мать на поминках.
Ниночке тогда было 15. Отбилась дочь от рук сразу же. Выяснилось, что не такое уж и золотце Нинка. Без отцовской силы девка оказалась рядовой хулиганкой, почувствовавшей свободу. На мать Нинке было начхать. Страдала баба: еще бы, без мужа осталась, хозяйство повалилось, а тут еще и дочь фортеля давай выписывать. Постарела баба за месяц, за второй еще больше скурвилась. Совсем с дочерью общаться перестала, да и та особо на мать не обращала внимания. Гуляла много, ночевать не приходила. Порой зайдет домой, матери ни слова не скажет, пока та сама не заговорит, возьмет в холодильнике кусок курятины, булку хлеба, запьет молоком, а потом в койку, так и весь день проспать могла. А проснется – опять на гулянки.
Оказалось, все не так просто. Не без причины дочь покатилась вниз по наклонной. Нинка влюбилась. Давно еще, ей тогда 14 было. Откинулся один блатной, опасный мужик. Ему уже за тридцать. Воровал, доворовался, попал в лагерь, срок кончился – он и вернулся в родные края. Загорелся у Нины глаз на блатного бандита, но боялась девочка отца, не решалась. А тут батя умер, чувства наружу. Егор и не против был. Ему и дела не было до того, что она несовершеннолетняя. Да и всем остальным тоже: не то образцовое поселение Советского Союза это было, чтоб за порядком там следил каждый гражданин, там блоть гуляла, там свои порядки были. Даже участковый блатных боялся. Так и зажили: Нинка счастливая и ее Егор. Домой девка возвращалась, когда переругается с суженым. Он по бабам часто ходил, Нинке грубил. Она же молодая еще, неумелая. Ни на кухне, ни в постели. Хоть мать ее борщам учила, но далеки ее борщи были от тех, что Егору соседка-ровесница варила, мать-одиночка с пышной грудью. А уж в постели Нинка и вовсе ничего не умела, а научиться не старалась. Мала еще. Все что было у нее, так это молодое тело, а на нем одном искушенный мужик далеко не уедет. Вот и ругались они частенько. Порой Нинка битая была. Но любила вора своего безумно, жизни без него уже не представляла, потому и не уходила. И Егор ее не бросал, не выгонял, потому что нравилась молодуха. Красивая, наивная. Он ей полностью хозяйничал, а она не роптала.
Так они жили недолго, но, вроде, счастливо. Ниночке нравилось ее любовное приключение. И нравилось, что ее, жену Егорыча, все бабы боятся и уважают. А мужики жалеют (но на это Нинке было наплевать). И никто Ниночку, молодую глупую девочку, тогда не спас от неверной жизни. Каждый рассуждал, что Нинка сама виновата, сама на рожон села, ножки свесила, так еще и радуется. А на кой черт тогда людям в это лезть? С Егором свяжешься – на перо посадит. Страшно. Так беззаботно и бесповоротно ломалась жизнь этой еще молодой и глупой девочки.
А потом Нина забеременела. Ясно это стало, когда животик ее начал округляться. И первый смекнул Егор. Как-то днем он решил со своей гражданской женушкой пошалить, раздел ее до гола, смотрит, а там… Ну, в общем, Нинка стройная девка была, хоть и грудастая, но живота не было. А тут кругляшок! Егор давай присматриваться, ощупывать.
– Чего это с тобой, дорогой мой? – поинтересовалась Нинка, сидящая на муже.
– Слышь, Нин, – прохрипел он, – а у тебя месячные давно были?
Девка призадумалась. Давно. Уже не один месяц их нет. Но разве же эта глупая деревенская девочка об этом задумывалась? Она жила в одной лишь своей любви, а на остальное было наплевать. Она не ходила уже в школу, не работала, ведь муж разрешал сидеть дома, училась стряпать и держать хату в чистоте. И не думала она ни о каких месячных.
– Ой, – отмахнулась Нинка, – давно. А что такое?
– Ты не беременная ли у меня? Не тошнит тебя?
– Да вроде не тошнит. С чего это мне беременной быть?
– А с того, глупая ты курица, что мы с тобой живем по-взрослому и трахаемся по-взрослому!
Для него эта юная девочка была полноценной женщиной. Этот варвар читал, что раз в средние века такие замуж выходили и рожали, то он ничем не хуже английских лордов и французских графьев. И, кстати, на попойках мужикам так и заявлял, когда кто его умудрялся начинать поучать.
В общем, так и оказалась Ниночка беременная.
– Так, собирайся, – сказал ей любимый муж как-то на неделе.
– Куда?
– К бабке Евдокии пойдем.
– На конец деревни? – недовольно уточнила Нина.
– Не обломишься.
– А зачем?
– Придем, там и узнаешь.
Евдокия эта, старая ведьма, была на всю округу единственной, кто делал бабам аборты. Глупые, ходили к ней, когда от мужей гуляли, а то и брошенки какие, которых мужики по залету кидали и сбегали. Там они нещадно уничтожали своих неродившихся детей. Безжалостные бабы, детоубийцы. Подставляли своих кровинок под спицы Евдокии и не жалели их. А бабка эта их презирала. Но работу свою выполняла. Это у нее пошло еще с войны, когда девочки, девушки, женщины не знали, как избавляться от фашистских ублюдков, что те, погань немецкая, оставляли, насилуя, в девичьих чревах. Евдокия одна научилась помогать несчастным девицам. Так и повелось. В ту пору по Союзу бабки такие развелись, что сорняк. Не то что сейчас, красавицы напомаженные в белых халатах по закону в своих кабинетах детей убивают. Тогда каждая такая баба рисковала в лагеря за свои преступления уехать, а заодно и мамашек нерадивых за собой утащить. Так и Евдокия. Сначала в одной деревне грешила. Потом, когда фрицев выгнали, переехала на границу, где ее не знали, не срамили за былое, так и там начала. Хоть и горько ей было от такой работы, но будто сам Дьявол бабку на эти дела толкал, ничего с собой не могла поделать. Судьба у Евдокии была такая: убивать самых беззащитных, кто только есть в этом мире.
