Я – четвертый из семерки верховных демонов. Нас еще называют духами Олимпа; собственно говоря, мы имеем очень мало общего с традиционными представлениями о духах зла. «Демонами» нас стали называть с крушением старых богов, с подачи традиционных религий, когда даже Люцифер, дух Воздуха и Света, стал олицетворением мирового зла. Свет – это зло. Какой оксюморон.
Мы, семерка верховных духов, – наблюдатели, и мы правили – и правим – Землей, каждый в течение своей эры.
Я – Бетор, четвертый дух Олимпа, четвертый верховный демон Земли. Мой день – четверг, мой металл – олово, мое число – четыре, мои животные – орел и олень. Пик моей силы наступает во время грозы, и я также властелин воздуха и неба. А еще – сейчас идет моя эра, и я все это время присутствую на Земле, принимая человеческий облик.
Под моим началом находятся все низшие демоны и часть ангелов, а также существа лимба и непробудившиеся элементали; все духи воздуха служат только мне, и я являюсь лишь в мужском обличье.
Мы, верховные духи, можем – так же, как и низшие, – принимать облик любого существа в пределах нашей власти; но уже много тысячелетий мы выбираем один и тот же пол. Двое из нас всегда имеют женский облик, четверо – мужской. И лишь дух алхимии и изменений, Офиель, непостоянен в своем явлении.
Слушайте же историю, которую я хочу поведать вам: историю обмана и безумия, историю дыма и зеркал.
Темную историю.
Strangers in the night, two lonely people
We were strangers in the night
Up to the moment
When we said our first hello.
Little did we know…
Frank Sinatra, Strangers in the night[3]
Лондон
Темный лондонский вечер сочился влажностью и туманом; стоял конец октября, и в мутной глубине Темзы, неторопливо несущей свои воды под высоким мостом, отражались затянутое серой пеленой небо и белые с фиолетовым огни ночной подсветки.
Опоры моста веером расходились над головой, освещая вереницей белых фонарей стоящую у края перил фигурку. Металл был мокрым от мелкой взвеси дождевых капель, но Габриэль все равно слегка перегнулась через край, чтобы заглянуть в блестящее озеро света внизу. Белая рубашка отсырела моментально, и девушка нетерпеливо одернула на себе кожаную куртку, запахнув края, чтобы не промокнуть еще больше.
Темная вода внизу казалась притягательной и ласковой, манила обещанием покоя и забвения. Огни Лондонского моста отражались в черной глубине реки, словно подсвечивая дорогу.
Габриэль, прищурившись, вгляделась в темные воды Темзы – и с отвращением плюнула вниз.
– Да никогда, – сказала она и повернулась к воде спиной.
Хотелось грозы, настоящей, летней… но в Лондоне осенью не бывает гроз. Бывает серый дождь неделями, заставляющий поверить, что теперь так будет всегда.
Длинные волосы, забранные в хвост, давно намокли, короткая кожаная куртка не спасала от промозглого холода, но она не обращала на это внимания. Чем хуже, тем лучше. Небо и вода объединились, утопив мир в серой депрессии. Сплин.
Стигийское болото – для унывающих и гневных.
– Проверяете, не упал ли мост, прекрасная леди?[4] – Мужской голос, окрашенный безошибочными интонациями иронии, прозвучал совсем близко, и Габриэль резко обернулась, возвращаясь в реальность.
Рядом с ней стоял высокий молодой человек в длинном черном плаще и с зонтом-тростью в руке; его лицо было непроницаемо-спокойным, как будто ему были нипочем ветер, дождь и все то, что в осенней Англии называется сплином. Длинное пальто из плотной черной ткани, маскирующее высокий рост, с тем же успехом скрывало и точный возраст – ему могло быть как двадцать, так и сорок лет, игра теней и света на лице не позволяла определить точнее, но Габриэль почему-то не сомневалась, что ее собеседник молод.
– Подходящая цитата, – с усмешкой согласилась она и вновь облокотилась на перила, невзирая на всепроникающую сырость.
– Как-то раз я тоже здесь стоял, в такую же дождливую ночь, – сказал незнакомец, смотря на реку, и девушка уловила в его тоне легкую настороженность, – но пришел к выводу, что есть в мире места и получше. Хочешь, пойдем куда-нибудь, где тепло и свет?
Тепло и свет. Надо же, он сказал именно так. То, что надо.
И я догадываюсь, что он мог предположить, увидев, как я смотрю вниз с моста.
Но нет. Никогда.
Не я.
Она полезла замерзшими пальцами в карман куртки и нашарила тонкий золотой ободок, лишенный камней и украшений. Вновь развернувшись к перилам, девушка замахнулась – и от души швырнула кольцо далеко вниз.
Бросив последний взгляд на медленно несущую свои воды Темзу, она повернулась к мужчине.
– Меня зовут Габриэль.
– Филипп, – отозвался он, старомодным жестом раскрывая над ней черный зонт.
Они шли по ночному Лондону, невольно попадая друг другу в шаг; Филипп держал над ними обоими большой зонт, Габриэль прятала озябшие руки в карманах куртки, держась от своего спутника на некотором опасливом расстоянии – насколько позволяла ширина зонта над головой.
Оба молчали. Габриэль была почти уверена, что ее нечаянный спутник размышляет о том, что толкнуло его подойти к незнакомой девушке и так бездумно и дерзко предложить куда-нибудь пойти. Возможно, в тот момент Филипп был готов сказать и сделать любую нелепицу, лишь бы оттянуть подальше от перил потенциальную самоубийцу…
Габриэль запоздало угадала это подозрение в его голосе и взгляде и почти не удивилась внезапному уколу раздражения внутри при одной мысли о подобном. Но нет, ей следовало оставаться справедливой: откуда он, этот добрый самаритянин и осторожный спаситель, не подозревавший о том, что его усилия не нужны вовсе, мог знать, что было у нее в голове на мосту?…
Что ж. По крайней мере, ей больше не нужно думать, куда пойти – до утра, до самолета, до другой страны и другого мира.
Что он там обещал, тепло и свет?…
Габриэль покосилась на Филиппа и встретилась со слегка ироничным, но в остальном совершенно непроницаемым взглядом в ответ.
Он не был красив; широкое лицо с тяжелым подбородком, на котором при свете фонарей был виден легкий налет щетины, было слегка неправильным, и Габриэль, изучающая его пристальным и безжалостным взглядом художника, поняла, что дело было в деформированном, некогда сломанном носе. Глаза были светлыми, но точный оттенок было сложно разглядеть в оранжевых бликах фонарей.
Он бросил взгляд назад, через плечо, куда-то мимо нее, и нахмурился, и от этого лоб прорезали две вертикальные морщинки, придавая ему чересчур суровый вид.
Габриэль отвела глаза, прищурившись на фонарь и на мгновение ослепнув из-за яркого пятна света.
