15 апреля 1737 года в Сибири, в Нижнеколымской крепости, тамошний комендант капитан Василий Макаров сидел у себя дома за столом, смотрел в окно и пил водку. Водка совсем не согревала. И закуска тоже была дрянь – рыба с душком. Эх, только и подумал капитан, налил вторую, выпил… И снова ни о чём хорошем не подумалось. А что! Ничего ведь у них в крепости не происходит, не меняется. Сколько уже лет церковь у них стоит пустая? А вот как отец Авраамий преставился, так никого вместо него не присылают! А что Степанида, уже совсем в сердцах подумал капитан. Третий год она ему законная жена, а всё ходит тощая да тощая! Черепухин говорит, что её сглазили. Ну, это могли, конечно. Это их главному шаману запросто, он, если захочет…
Да! И, не додумав, не хотелось даже думать, капитан нахмурился и снова посмотрел в окно. Окно было заиндевевшее, ничего через него рассмотреть было нельзя, но зато оно было с настоящим стеклом, капитан очень гордился им, а соседский чукотский тойон, как ему передавали, спрашивал у своих людей, как можно добыть это сокровище, сколько нужно воинов туда, то есть сюда, послать, чтобы добыть его?
И вдруг капитан почуял: чукчи идут с их стороны по морю на байдарах, и скоро свернут вверх на Колыму. Байдары у них кожаные, лёгкие. Капитан прищурился, начал считать. Насчитал их восемнадцать. И на головной байдаре, на корме, увидел капитан, сидит сам Атч-ытагын, их тойон, или князёк по-нашему. Но на князька он обижается, говорит, зовите меня просто князь, или тойон. И мы зовём его тойоном. У него много людей! Когда они все садятся в байдары и подплывают к стойбищу, море выплёскивается из берегов, так они говорят. А говорить они горазды! Подумав так, капитан ещё раз выпил водки, поставил чарку на стол и прислушался. Слышался какой-то странный шум издалека. И это были не чукотские байдары, откуда им здесь сейчас взяться, ещё же только середина апреля, море ещё, может, только месяца через полтора-два откроется, а пока по морю можно ездить разве что на собаках.
И вот это они и шумят! Да-да, подумал капитан, это собаки, уже на посаде. Три упряжки. Кого это чёрт принёс в такую пору, озабоченно подумал капитан, неужели кто-нибудь заворовал? Только этого ему сейчас и не хватало! Капитан сердито встал из-за стола, надел шапку, поправил саблю у пояса и пошёл к двери. В сенях было темно, как в могиле. Собаки лаяли всё громче. Кого это в самом деле принесло, сердито думал капитан, две почты из Якутска в эту зиму уже было, неужели это третья? Что у них там стряслось, думал он, выходя на крыльцо и походя осматривая двор. Посторонних во дворе не было. Ворота были заперты. Возле ворот стоял, сутулясь, Черепухин и слушал чью-то речь с той стороны ворот. Рядом с Черепухиным стояли двое караульных, Орлов и Михеев, оба с ружьями, как полагается.
Черепухин обернулся к капитану и начал громко докладывать:
– Ваше благородие, приехал человек из Петербурга. Что делать?
– Откуда? – не поверил капитан.
– Из Петербурга, – повторил Черепухин. – Так у него и в подорожной записано, – и он показал скрученный в рульку листок.
Через щель, наверное, просунули, подумал капитан, и вон аж откуда принесло, зачем?! Но вслух сказал просто:
– Открывайте.
Орлов и Михеев начали открывать ворота, Черепухин им не помогал, конечно. Ворота открылись, и во двор въехали три собачьих упряжки со всяким добром, а рядом с упряжками шли трое. Переднего идущего капитан сразу узнал – это был Евлампий Сидорук, казак из соседнего острога, Алазейского, за ним шёл его старший сын Егорка, а уже за тем какой-то странный то ли господин, то ли промышленник, то ли купеческий служка, одетый очень тепло. Даже не одетый, а наверченный, будто кочан капусты. Молодой ещё, подумал капитан, смазливый, но здесь ему не по столичным прошпектам шлындать, девок тискать. Капитан сердито хмыкнул, повернулся и увидел Степаниду. Она стояла совсем рядом с ним и тоже смотрела на приехавших. Смотрела с большим интересом.
– О! – сказал капитан. – И она уже здесь!
И больше ничего не говоря, отвернулся и пошёл вниз по крыльцу. День был морозный, солнечный, падали большие редкие снежинки. Выйдя на середину двора, капитан остановился и ещё раз посмотрел на того незнакомого ему господина, а потом на Черепухина – и поднял руку. Черепухин подошёл к капитану и подал ему рульку. Капитан медленно развернул её и начал читать. Написано там было вот что:
По указу Её Императорского Величества Самодержицы Всероссийской и прочая, и прочая, и прочая, от Якутска до Зашиверска и до Среднеколымска, и до Алазеи, и до Нижнеколымска давать по ямам нашему штатному адъюнкту Григорию Осокину по две подводы с проводниками без всякого задержания и остановки, имая повёрстные деньги по указу, а именно на 10 верст по две копейки на каждую лошадь. А где лошадей нет, там давать уездные подводы, имая повёрстные деньги по полденьги на три версты, а без прогонов подвод не давать.
Дано в Якутске декабря 9 дня 1736 году.
Секретарь Иван Терентьев,
Смотрел Кузьма Богданов.
Адъюнкт, подумал капитан, что это за птица такая, и ещё раз перечитал подорожную, но про адъюнкта снова ничего не понял. И Петербурга не было написано. Ладно, подумал капитан, чёрт с ним, перевернул подорожную, там была видна печать якутской воеводской канцелярии и отметки, сделанные в Зашиверске, Среднеколымске и Алазее. Капитан посмотрел на адъюнкта. Тот сказал:
– Господин капитан, как я понял? Василий Юрьевич Макаров, так?
Капитан помолчал и ответил:
– Да, так.
– А я к вам из Петербурга! – бодро продолжил адъюнкт, улыбаясь. – Можно сказать, от самой государыни. Когда я в дорогу снаряжался, меня и моих товарищей сама царица провожала, напутствовала.
Капитан ничего на это не ответил, а только убрал подорожную, строго вздохнул, отстегнул от пояса связку ключей и бросил их Черепухину. Черепухин их ловко поймал, развернулся и пошёл к съезжей. А адъюнкт туда пока что не спешил. Сперва он повернулся к Евлампию и стал ему что-то объяснять вполголоса, указывая на поклажу в нартах, и только потом уже пошёл за капитаном.
В съезжей было холодно и сыро. Капитан остановился посреди хоромины, понюхал воздух и покачал головой. Орлов и Михеев стали вносить вещи. Вещей было не так и много, но капитан всё равно недовольно скривился. Вошёл адъюнкт, снял шапку и сказал:
– А здесь тепло.
Капитан понимающе хмыкнул, обернулся к Черепухину и велел растапливать. Черепухин кинулся к печи. Печь быстро занялась. Адъюнкт подошёл к ней и начал греть руки. Капитан молча смотрел на него. Адъюнкт заговорил:
