Нью-Йорк, наше время
Зима выдалась в этот год холодной и богатой на события. Рождественские праздники были позади, а память о новогодних салютах уже сменялась предвкушением поисков сокровищ пасхального кролика.
Часы давно пробили три часа ночи. На прославленный в сотнях криминальных репортажей район Гарлем тихо падал мокрый снег. На бульваре Адама Клейтона Пауэлла-младшего было безлюдно. Лишь с автомойки рядом с домом 2588 доносилась ритмичная музыка и были слышны голоса местной молодежи. К удивлению жильцов дома, не работала сегодня индийская закусочная на углу, хотя ее хозяин был рядом – на другой стороне дома, приглядывал за своей же аптекой. С виду это была обычная аптека, однако все менялось для постоянных клиентов. У местных африканские и индийские снадобья, микстуры и особенно средства от кашля пользовались большой популярностью, да и получить их можно было за копейки без дорогих рецептов. Несмотря на все потуги черного президента, медицина была и оставалась роскошью, даже поход к врачу за рецептом. Такие вот люди, как Омар Ариядаса, были на вес золота для простых смертных.
Дом 2588 с 1970 года числился среди исторических достопримечательностей. Построен он был еще в 1928 году на средства Джона Рокфеллера для малоимущих афроамериканцев. Возможно, в глазах архитектора Томаса это и было идеальное жилье, но в глазах современных жителей шестиэтажная коробка из кирпича не вызывала оптимизма. Обшарпанные стены, местами выпадающие кирпичи, серые окна, увешанные кондиционерами. Летом в квартирах бывало так жарко, что любой мог сесть и расписать свои впечатления от 451 градуса по Фаренгейту, пользуясь лишь своим личным опытом. Однако местным этот дом нравился тем, что назвали его в честь одного из первых афроамериканских поэтов – Пола Дунбара.
К дому подъехал старенький автомобиль и остановился напротив арки, ведущей во внутренний двор дома. Из грязно-серой «ауди» вышел молодой чернокожий парень. Он осмотрелся по сторонам, затем подошел к багажнику, открыл его. Долго копался среди мусора, коробок с запчастями и стопок рассыпающихся, пожелтевших от времени газет. Наконец, найдя то, что искал, закрыл багажник. Он крутил в руках белый конверт без каких-либо отметок, будто пытался вспомнить адресата, затем направился к арке. Парень зашел во второй подъезд. Здесь было темно, нащупав на стене выключатель, он несколько раз нажал на него, но света так и не дождался. Поморщившись и выругавшись про себя, он полез в карман куртки за телефоном. Бледное голубоватое сияние осветило стену напротив и лестницу. Рядом с лестницей располагались почтовые ящики. Незнакомец подошел к ним и, поднеся телефон ближе, стал выискивать нужный ящик. Остановив свой взгляд на ящике номер 51, он снова огляделся по сторонам, замер, прислушиваясь к окружающей его тишине. Помешкав несколько секунд, он опустил письмо в ящик. Поспешно ретировавшись, он направился к своей машине. Завел мотор. У него было ощущение, что кто-то наблюдает за ним. Он даже высунул голову из машины и пробежался глазами по темным окнам дома. В одном из окон на шестом этаже, ему показалось, он заметил кого-то. Не дожидаясь того, что пульс участится до 150 ударов в минуту, он нажал на педаль газа. Только проехав два квартала, он вдруг осознал, что впервые за все время доставки писем он так перенервничал. Теперь он жалел, что не открыл письмо и не прочитал, хотя это было вовсе не в его правилах.
Из заинтересовавшего курьера окна на шестом этаже открывался вид на школу, что была через дорогу, на комплекс красно-черных высоток, а вдалеке текла река Гарлем, разделяющая Манхэттен и Бронкс. В однокомнатной квартире-студии не горел свет, были открыты все окна. Холодный ветер гулял под потолком и теребил хрустальные капли на старенькой люстре в стиле барокко. Едва различимый перезвон разносился по квартире. На письменном столе, заваленном газетами на разных языках и записями на иврите, расклеенными на стене за ними, бесшумно работал ноутбук. Он и освещал малую часть комнаты. В браузере была открыта одна-единственная страница – почта. Открыто последнее письмо. В нем было лишь три строчки:
Здравствуй, Мария! Я пишу тебе, все еще не веря произошедшему, но ты должна знать.
Сегодня не стало нашего хорошего друга Микаэля. Он до последнего надеялся тебя увидеть, сказал перед смертью, что ты свободна от обещаний, данных ему.
Хрустальный перезвон люстры нарушал лишь тихий плач человека, сидевшего в углу комнаты, обхватив голову руками, уткнувшись в колени. От очередного дуновения ветра одна из хрустальных капель звякнула и полетела на пол. От неожиданного звука молодая женщина, плакавшая в темноте, подняла голову. Она нашла глазами источник шума, потом перевела глаза на ноутбук, и снова защипало глаза, несколько слезинок скатилось по щекам женщины. Она смотрела на последнее предложение и перечитывала его снова и снова, будто это могло что-то изменить.
– Ни одно обещание его не вернет… – прошептала она. На часах было без пятнадцати шесть. – Что ж, так рано на работу я еще не собиралась. – Она встала на ноги и подошла к окну, сделала глубокий вдох. От морозного воздуха по спине бегали мурашки. – Холодно, значит, еще жива, – сказала она, глядя в небо.
Вытерев с лица слезы, она пошла в ванную.
Ее звали Мария Лазарь, ей было всего 33 года, а она уже работала помощником видного в Нью-Йорке психоаналитика, который порой позволял ей самой вести прием. Пожилой психоаналитик Гэбриэл Зев частенько прибегал в своей практике к гипнозу. Порой не столько ради лечебного эффекта, сколько по прихоти пациентов, которые были готовы платить за удивительный опыт. Зев считал, что ему несказанно повезло, когда ему в помощницы досталась Мария Лазарь. Гэбриэл не уставал повторять, что у нее был талант к гипнозу, она могла погрузить в гипноз любого уровня практически любого пациента. Да и еще она была чистокровной еврейкой из хорошей семьи, что было, бесспорно, ценностью для Зева, закоренелого сиониста и ортодокса. Пускай и со своими принципами.
Расчесав свои длинные темно-каштановые волосы, Мария подошла к зеркалу. На столике лежали два контейнера для линз. Лазарь неохотно открыла один из них, ловким движением подцепила первую линзу и поднесла к глазу.
– Ненавижу… – выдохнула она и вставила линзу, затем вторую. Она подняла голову и посмотрела на себя в зеркало. Темно-коричневые глаза, почти черные, смотрели на нее из зеркала. Она коснулась своего отражения рукой, провела по глазам. – Такие чужие, такая не я…
