«Страшно оставаться одной с ребёнком в избе после того, как из неё вынесли покойника», – так начинается один из рассказов этого сборника (Лидия Терехина, «Ночной пришелец»). А вот начало другого: «Шёл дождь. Ноги разъезжались, вязли в кладбищенской глине» (Нина Кромина, «Одинокая звезда»). Или: «Сон обычно снился под утро. Большой сияющий крест выплывал из темноты и парил в правом углу горницы» (Ольга Борисова, «Сон майора Синицына»). Другие же рассказы, начинающиеся в этом смысле нейтрально, не уступают названным по содержанию. В «Озере» Дмитрия Шостака компания молодых людей, любителей рассказывать страшилки в лесу, разводит костёр прямо над лежащим в земле немецким фугасом. В рассказе «Люлька качалась мерно…» Натальи Ивановой девочка, подобно героине чеховского «Спать хочется», нашла способ «усыплять ребёнка»: закрыла лицо плачущего малыша полиэтиленовой клеёнкой… В «Беретке» Алексея Контаря (Смирнова) женщина-врач убивает тяжелораненого пациента, которого подозревает в убийстве своей родственницы. В «Лунном черве» Игоря Чичилина герой, лунатик-маньяк, открывает газ в квартире спящей бывшей любовницы: она, видите ли, не хочет вместе с ним наслаждаться прогулками по кромке крыши в полнолуние (в этом рассказе, кстати, всегда полнолуние). Героиня рассказа «По дороге в рай» Татьяны Рыбаловой полагает, что летит в самолёте, а на самом деле если и летит, то вовсе уже не самолётом…
Тематика и тональность этих рассказов, присутствие в них таинственных «гостей» не только позволили сформировать особый раздел сборника «Ночной пришелец» (по названию рассказа Л. Терехиной), но и придали ему трагический, мрачноватый, с сильным привкусом мистики характер. Конечно, прозу предыдущих сборников «Точки» тоже трудно назвать весёлой, если не считать юмористических разделов в конце. Не раз и не два «Точки» критиковали за отсутствие «позитива» – и я в том числе. Не будучи приверженцем обязательных хороших концовок и дежурного оптимизма, я, однако, считаю общим местом современной прозы её склонность к похоронным интонациям, нытью и меланхолии. Это то, что выдаётся сейчас за «духовность» и «исповедальность». Однако если и есть в беллетристике формулы, то это, прежде всего, формула исповедальной прозы – БКИ (Бунт, Крах и Искупление). Но видим ли мы у кого-то её полное воплощение? Крахов сколько угодно, есть и домашние бунты, а где же искупление? Может быть, Шопенгауэр бы и наслаждался, читая нынешние «истории умертвий», считая их проявлением «воли к смерти». Но читатели – это не коллективный Шопенгауэр, а писатели и вовсе не могут себе позволить им быть из-за угрозы утратить квалификацию. Потому что смерть, трагическая развязка вообще – это сильные приёмы в прозе, которые перестают быть сильными от частого употребления.
Прежде чем убить или ввергнуть в отчаяние героя, прозаику нужно ответить: а зачем он погибает? Или автор считает, что в прозе, в отличие от реальной жизни, можно убивать просто так? Ничего подобного. Люди в наших произведениях не должны гибнуть без веской причины. Да, конечно, редкий прозаик не лишает жизни своих героев, а иные косят их пачками и укладывают в штабеля. Чем «точкинцы» хуже? Но в искусстве важно, КАК убивать (простите). За всякой смертью стоит жизнь. Герой Высоцкого в фильме «Место встречи изменить нельзя» говорит герою Конкина: «Наказания без преступления не бывает!» А применительно к нашей теме – смерти не бывает без причины. «Просто» на самом деле никто не умирает – ни в жизни, ни в искусстве, а в искусстве к тому же смерть почти всегда связана с той моралью, что хотел донести до нас автор, но не стал этого делать в прямой, дидактической форме.
Но что я только о смерти? А вот эта желчная, стервозная форма мизантропии, столь возлюбленная кухонными валькириями нашей прозы Петрушевской, Т. Толстой, Улицкой? Когда все во всём виноваты, кроме самих авторов, естественно? Но не можем же мы быть виноваты во всём вокруг! Противоположная точка зрения, как ни парадоксально, лишь оправдывает равнодушие и безразличие. Ведь если, согласно одному герою Достоевского, «все виноваты, нет ни одного невиновного», то тогда, в сущности, получается, что никто толком не виноват. У вины всегда есть конкретное имя, а когда она коллективна и безымянна, то вроде как уже и не совсем вина. Оттого, наверное, в юриспруденции за «групповуху» срок набавляют и правильно делают, а то бы все бандиты дружно «замычали» на суде: мы это, дескать, а не я! И оттого в искусстве не следует убивать или просто «кошмарить» героев без вины, хотя, оговорюсь, не обязательно очевидной. Мы ведь и в жизни редко берём на себя очевидные вины.
Однако всё, что я могу как руководитель ЛИТО «Точки», – это высказать писателям, его членам, свои пожелания на сей счёт. Можно руководить литобъединением, но нельзя (и не нужно) руководить чужим творческим процессом, – в частности, настаивать на обязательном катарсисе, или, другими словами, на эволюции героев от краха к искуплению. Тем более что по отношению к рассказам нынешнего сборника в этом нет никакой необходимости. В нём рекордное количество участников – 32 (прежде более 22 не бывало), так что один раздел «Ночной пришелец» общей погоды не делает. И то, что, может быть, не удалось одним авторам в смысле указанной эволюции, удалось другим. Ведь книга, составленная из рассказов, пусть и разных авторов, – единый художественный организм со своей композицией и идейным развитием. Если, разумеется, она правильно составлена, а не сложена хаотически из того, что имеется. Три раздела сборника (не учитывая юмористического «Разогрева души в микроволновке»), имеющие примерно одинаковое число авторов, – «Ночной пришелец», «Офис № 13» и «Ожидание чуда» – смогли обеспечить то, что, может быть, оказалось не по силам отдельно взятому писателю: ту самую эволюцию от безысходности к искуплению и любви. И весь тот негатив, что, может быть, в первом и втором сборниках «Точек» казался перекосом, здесь выполняет роль некого условия игры – той игры, в которой непостижимое с его роковыми «ночными пришельцами», с несчастливыми «офисами № 13» сменяется непостижимостью светлого чуда. Таков рассказ «Ожидание чуда» Екатерины Рогачёвой, давший название разделу, «Сон майора Синицына» Ольги Борисовой, «Господу всё возможно» Натальи Ячеистовой, «Обратный отсчёт» Анны Пименовой (Левицкой) и многие другие. Есть и своеобразная улыбка над «страшилками» – «Домовые» Юрия Жекотова, «Офис № 13» Екатерины Осориной.
