1. Глава 1 (Ч.1)
Глава 1.
Из года в год молочные снежные узоры покрывают одни и те же стёкла одних и тех же квартир, где живут одни и те же люди. Впрочем, жильцы могут поменяться, могут сменить стекло или даже стеклопакет целиком. А ещё жильцов может не стать. Совсем. Так, как будто их и не было никогда. Как будто им ни разу не доводилось наблюдать за сменой времён года, за рисунками на окне, не доводилось рождаться, расти, влюбляться и ненавидеть. Люди попадают в этот мир на какое-то время, живут, словно это навсегда, а уходят почти так же незаметно, как пропадают морозные вензеля с наступлением оттепели — внезапно и бесследно.
Удивительного в этом то, что каждый человек, какой бы он ни был, какие бы поступки ни совершил и сколько бы горестей ни прожил, является уникальным носителем собственной истории. Все они похожи между собой, как те узоры на окне, но вместе с тем неповторимы — всюду свои нюансы, повороты, особенные штрихи — удивительные, единственные в своём роде и скоротечные. Возможно, поэтому нам всем хочется оставить что-то после себя — дом или сад, или детей, или хотя бы немного слов, чтобы прожитое и невечное всё-таки оставило свой отпечаток, задержалось в тлеющем безрассудстве времени. Мы готовы пусть в самой мимолётной беседе поведать о себе какую-нибудь малость, буквально песчинку из целой дюны, собранной в памяти, пока её не разнесло в пыль ветрами судьбы. Насколько важно человеку почувствовать эту тонкую связь с миром, закрепиться в нём, осесть, стать частью чьей-то другой истории, которые, переплетаясь друг с другом, рождают в бесконечность что-то совершенно новое.
Мы хотим, чтобы о нас помнили, чтобы иногда, по каким-нибудь лживым, но привычным праздникам о нас говорили. И говорили хорошее, настоящее, светлое. Пускай происходило много разного, однако рисунок на стекле прекрасен вне зависимости от года за окном — был ли он удачным или провальным, кого довелось встретить и с кем проститься — белоснежный узор всегда безупречен. Он смотрит на нас равнодушно и по-зимнему холодно, одновременно согревая, потому что пока ты смотришь на закрытое окно, окна твоей жизни распахнуты настежь, каждую минуту, которая проносится незамеченной, а вместе с ней проживается реальная человеческая история, твоя история, где уже было многое и, возможно, будет ещё больше.
Но пока ты ничего об этом не знаешь.
Просто наступило утро, которому следует просто порадоваться, потому что это пока не конец. Ещё есть шанс всё перестрадать и переиначить, обнять близких, тех, кто жив, и даже рассказать кому-нибудь свой сон или явь, чтобы они не канули в пустоту, в безмолвие, в абстрактное «всяко бывает».
Именно так порой зарождаются новые витки истории, которые могут начаться с банального:
— Простите, можно я сяду за ваш столик? Не помешаю?
Я тогда впервые подняла глаза на человека, о котором ещё ничего не знала, но должна была узнать вскоре.
Честно сказать, бестолковому общению я всегда предпочитала одиночество. Странные встречи и уж тем более внезапные знакомства редко доставляли мне какое-то удовольствие. Потому я растерялась.
— Ну, если больше некуда сесть…
Я оглядела другие столики в кафе.
В пятницу здесь всегда яблоку некуда было упасть, хотя в тот вечер гостей оказалось немного меньше — не так шумно, не так накурено. В восемь начинали играть музыканты — хороший джаз, почти лаундж. Даже в самый разгар здесь отлично работалось, да и публика подбиралась интеллигентная. Можно было не беспокоиться, что кто-нибудь пристанет с пьяными шуточками и заигрываниями.
Но вот, пожалуйста — кто-то всё же нарушил моё уединение.
Я бы ни за что не простила такой дерзости в любой другой ситуации, с любым другим человеком. Но тогда передо мной оказался мужчина с самым тёплыми и удивительным из всех виденных мной на Земле взглядов — цвета золотистой сиены с мелкими вкраплениями киновари: словно бы пожар, нет, скорее тлеющий костёр горел в тех глазах. В глазах потрясающей красоты и пронзительности, подобных истинному искусству.
Я разрешила незнакомцу сесть за мой стол, только потому что хотела как следует запомнить эти глаза. Такие запросто не придумаешь. Да и зачем выдумывать, если подлинный шедевр сидит прямо перед тобой.
Впрочем, я даже не успела одобрительно кивнуть, когда мужчина уже поставил свой портфель на стол и вытащил сигарету.
— Курите? — он протянул мне свою пачку.
— Нет, и вам не советую.
— Напрасно.
— Что напрасно?
— Напрасно советуете, — улыбнулся он с какой-то жестокой мягкостью. — Я пробовал бросать раз двадцать, но ничего из этого не вышло.
— Видимо, не было достойной причины, — рассудила я, уже жалея, что не прогнала самозванца и теперь вынуждена не только тратить своё время на глупые пререкания, но и дышать табачным дымом.
Хотя, если посудить строго, мне в любом случае пришлось бы им дышать. В этом кафе курили почти все. Пожалуй, то был единственный минус. Но и он не остановил меня при выборе данного места.
— Вы часто здесь бываете?
— Иногда, — ответила я безо всякой определённости. — А вы?
— Случайно зашёл. На афише было написано, что здесь можно свободно послушать джаз.
— Любите джаз?
— Не особо.
— Тогда что вы тут делаете?
— Греюсь, — выдыхая табачное серое облако, ответил мой собеседник.
Дым обволок его бистровые тёмные волосы, игравшие со скупым освещением кафе в затейливую игру оттенков — от насыщенно-медного до почти чёрного. В особенности эта игра занималась на торчащих кончиках в области макушки. У шеи и висков волосы лежали прилежно и гладко, покорённые машинкой, которая недавно прошлась по ним, оставив колкую аккуратную щетину.
Мне почему-то захотелось сказать, что холодная погода за окном не даёт права наглеть и вот так запросто вваливаться в камерные заведения, куда вхожи, как правило, лишь те, кто знает толк в этикете и джазе. Но я промолчала.
Тем временем незнакомец диктовал заказ официанту. Он глянул на меня и спросил:
— Выпьете со мной?
— Нет, благодарю.
— Два виски, пожалуйста, — бросил он официанту и вновь достал сигарету.
Официант ушёл, а я не на шутку рассердилась, готовая возмутиться тем, что мне не дают вновь спокойно погрузиться в работу.
— Я же отказалась, — со всей суровостью заявила я.
— Послушайте, — мужчина стряхнул окурок о край стеклянной пепельницы и спокойно выдержал мой взгляд, — три часа назад я похоронил мать. Мне очень нужно с кем-нибудь напиться, но только не с родственниками. Они станут врать, что она была замечательным человеком, и теперь всем её не хватает. Но это неправда. А правду не расскажет никто. В этом смысле умирать ужасно выгодно — сразу становишься хорошим и всем нужным. Однако я не за тем пожаловал на похороны, чтобы слушать ложь. Её и в других местах хватает.
