Геродот описывал ту часть Земли, где случались мои странствия, но лишь часть, ибо, по его собственному признанию, «в области, лежащей ещё дальше к северу от земли скифов, как передают, нельзя ничего видеть и туда невозможно проникнуть из-за летающих перьев».
Если бы Геродот пробрался дальше, то он увидел бы, что область та простирается ещё и на запад, и очень далеко на восток. Впрочем, во времена Геродота она была другой.
С давних пор человек, попадающий сюда, никак не может сравниться с завсегдатаем какого-либо кафе, где тот не читает меню, а говорит официанту: «Как всегда», и официант всё знает наперёд. Здесь же порядок вещей можно сравнить с рестораном, где утром потребляют мясо, в обед – кислую капусту, а вечером, не дождавшись заказанного ужина, бьют посуду и вешают поваров. Область эта находится в осаде каких-то цивилизаций, но не всегда видно – каких, ибо, если вспомнить того же Геродота, «земля и воздух там полны перьев, а это-то и мешает зрению».
Как сказал мне один соотечественник: «То ангел в бессилии бесится».
Это верно, область та часто без ангела обходится.
Когда-то я появился в этой области и ступил на её землю так, как будто сошёл с корабля, который никогда никуда не уплывал, и корабль сжёг, даже не задумываясь – зачем. Так делают многие, кто появляется в этой области, и идут дальше.
Вот пыльная дорога. Вдруг дрогнула дорога. Кто это в пыли несётся? Это же тройка необгонимая!
– Эй, куда несёшься?
– В даль пропадающую, – вот он и ответ. – Что стоишь, прыгай!
Ну, понеслись! Несёмся – воздух сверлим. Вцепился возница в вожжи. Кнутом так и сыпет, хотя и незачем. Котомка на его боку так и скачет, так и бьёт его по бёдрам. А снять нельзя: в котомке кнопка ядерная, и сами ракеты на ухабах подпрыгивают, бьются друг о друга, вылететь норовят. Непокрыты они ничем и не привязаны – это чтоб видели и расступались. А я обнял одну из них и – божьим чудом – не выпадаю.
Эх, кони, что за кони. Гудит земля. И ещё гул ей вторит: вдоль дороги провода тянутся. Да нет, это струны натянуты, и по ним рок-н-ролл с запада молнией разносится, гремит, разрывая в куски воздух, и тот ветром становится, с чудным звоном колокольчика сплетается. Копыта ритм чеканят. Так и бьют, так и бьют. Ох, и несут кони! На повороте как крутанут, так и вылетел я на обочину.
Гул затих. Я весь на перекрёстке. Жертва солнца и пыли. Дети в одинаковых нарядах склоняют головы.
– Дядя, вы живы?
– Жив. А вы кто?
– Мы новые пионеры.
– Вроде прежних скаутов?
– Да, вроде них.
– Где я, дети?
– У посёлка Пржевальск.
– А почему такое название?
– Кто как говорит. Некоторые утверждают, что здесь Пржевальский останавливался перед тем, как лошадь свою открыл, а другие говорят, что уже после. Но это гипотезы. У нас, кстати, историко-патриотический кружок есть. Приходите, если интересно.
Я машинально шёл за пионерами. Мы вошли в школу. На стенах висели стенды с выдержками из жизнеописания влиятельных людей и рекламной сказкой, где рыцарь Дирол с оруженосцем Ксилитом сражались с князем Кариесом за принцессу Эмалию. Я медленно двигался по коридору, изучая стенды и подходя к стеклянной двери одного из классов, где шли занятия.
– Правда, здорово? – спросила за моей спиной полная женщина с журналами.
– Что именно?
– Ну, вот это всё – новизна и прозрачность, то, что вы видите сейчас, и то, что вы не могли видеть в эпоху прежнюю того ещё идеологического нажима.
– Да, это лучше, чем при прежнем нажиме.
– Вы, наверное, интересуетесь нашей новой методикой преподавания?
– Да, мне о ней говорили, – соврал я.
– Я завуч по воспитательной идеологии, – представилась полная женщина с журналами.
– Мы уделяем большое внимание патриотическому состоянию учеников. Разумеется, патриотизм тоже обновлённый. История, как всегда, непременно в свете новейшем. Религия и философия – также. Хотя с религией есть трудности: мы светская школа, и вынуждены подавать религию не в чистом виде, а совмещать, ну, например, с историей, обществоведением, географией, естествознанием, литературой, изобразительным искусством, риторикой, правоведением, с той же философией, краеведением, физической культурой и пением.
Я спросил завуча:
– Как у вас относятся к атеистам?
– Мне кажется, после увиденного, вы должны понимать, что атеистов в нашей школе нет. Но если он вдруг появится, то мы будем относиться к нему терпимо. Я не сказала – с пониманием. Я сказала – терпимо. Европейский стандарт, знаете ли.
Она улыбнулась, и её улыбку подсветил золотой крестик с изящным бриллиантом на перекрестии.
В книжном ларьке школы я купил библию со страницами «Для заметок».
– Вы ещё здесь? Все уже в клубе. Поторопитесь, – быстрошагающий мужчина указал взглядом на здание времён псевдоклассицизма.
Я замешкался, соображая, что там может быть. Впрочем, какая разница.
Оказалось, один из жителей посёлка недавно вернулся из турне по Европе и делился впечатлениями. Образовался стихийный сход. Докладчик в американской бейсболке взобрался на стул, сплёвывая русский заменитель жевательной резинки – прожаренные семена подсолнечника. Из обступившей его толпы задали вопрос:
– Правда, что там лучше живут?
– Лучше, – ответил путешественник.
– А почему?
– Там не воруют.
– Как не воруют?
– Да вот как у нас.
– Что, совсем?
– По крайней мере, я не видел.
– Не может быть. Там, что – другие люди?
– Ну, другие не другие, а не воруют, как мы.
– Ты нас против них не настраивай! Мы, как люди, не хуже их, а то и душевнее!
– Да! – понеслось со всех сторон. – Не то поёшь!
– Ну ладно, – турист пошёл на попятную. – Воруют, но немножко, так, что и незаметно.
– Как это незаметно? – удивилась толпа. – У нас заметно, а у них нет? Да что мы, хуже что ли? Ты что несёшь!
– Ну ладно, ладно, – испугался турист. – Это я приукрасил. Воруют там, я сам видел.
– Так бы и начинал, – загудели вокруг. – А то – не воруют, да не воруют. И что, сильно воруют?
– Сильно воруют! – вдруг заорал путешественник. – По чёрному воруют!
Толпа взревела. Затопали ногами. Обнявшись, стали раскачиваться из стороны в сторону. Многие вращали над головой зажжёнными зажигалками и мобилами.
– Они воруют! – орал докладчик. Толпа бесновалась.
– Все воруют! – клуб содрогнулся. Я поспешил прочь.
Выходя заметил, что рядом со входом в клуб всего одна колонна. Я поразился такому гиперпсевдоклассицизму. Их должно быть, как минимум, две. Я обошёл клуб вокруг, но других колонн не было. Почему это меня взволновало? Просто их должно быть больше, – объяснял я себе, удаляясь от сотрясающегося здания с единственной колонной.
Неподалёку в парке стояли стойка бара и несколько столиков, образуя подобие кафе-пивной. Над стойкой висел большой телевизор с последними новостями. Миловидная волоокая диктор перебирала события, утверждая своим тоном закономерность происходящего. Я остановился послушать.
