Я вам сейчас скажу одну вещь, но вы её поймете не сейчас, а через 20 лет.
Розанов где-то писал: Жизнь – это урок. Человек учится всю жизнь
и в конце урок усваивает. Но он сидит одиноким старичком в пустом
гимназическом классе, учитель собрал вещи и ушёл. Урок закончен,
школа опустела. А сам ученик, вместо пятёрки в дневнике, валится в могилу.
(ц) Дмитрий Евгеньевич Галковский
В будние дни по ночам мой Город разрешает услышать и увидеть себя.
Я сижу на холодных коленях его серой набережной, и он рассказывает мне свои истории. Вообще он открыт всем, кто умеет прислушиваться. Ночи в августе холодные, но мне тепло, как в объятьях родителей. Тепло спокойствия и заботы гораздо крепче морозов любой ночи.
В нескольких сантиметрах у меня под ногами мелкими волнами пытается выброситься на берег река, она тоже хочет рассказать, что узнала о сегодняшнем дне, неспешно проплывая из Озера в Залив. А заодно немного залечить и успокоить рассечения, что за весь день оставили на ней сотни или даже тысячи суетливых суденышек. Будьте уверены: у воды есть память, в том числе и телесная. Вся жизнь на Земле из нее вышла, и это она тоже помнит.
По левую руку от меня буквально в паре сотнях метров, сомкнул через всю ширину реки могучие – с арматурными бицепсами руки мост. Днем по нему туда-обратно переходят и переезжают гости и жители города. Они торопятся и сигналят, улыбаются и ругаются, оглушая Город надрывным ревом задыхающихся двигателей автомобилей и своих собственных эмоций. Они срываются друг на друга, проклинают этот мост, реку и весь Город. Им мешает все, что не помогает (деля все на черное, либо белое). Особенно когда они спешат к тому, кого возможно и не видели ни разу, туда, куда спустя пол часа, не захотят вернуться даже под страхом смерти.
Ближе к полуночи мост может немного перевести дух. На улице почти нет автомобилей и людей. В эти минуты мне кажется, что каждый раз он немного со страхом или напряжением готовиться через несколько часов до утра разжать свои варикозные от постоянного напряжения руки. Будто без него за это время берега Города разойдутся, и уже ничто не сможет их свести. Хотя, в глубине души он прекрасно понимает, что этого не случится. Ведь то, что создано быть вместе и рядом – итак всегда будет рядом. А то, что нет – ни одним мостом не удержишь и не сведешь. Но это его единственная слабость. Он, как и каждый из нас, хочет верить, что создан для чего-то большего, чем то, чем он занимается изо дня в день. Но понимая, что это не так, он ждет новый день и верит, что завтра хотя бы просто снова поможет перебраться с одного берега на другой кому-то, кто везет не цели или планы, но надежду и мечту. Настоящую мечту.
Прямо напротив меня, на дальнем берегу реки из-за деревьев возвышаются купола Собора. Величием своего строения, в освещении яркой иллюминации он тянется прямо к небу, словно пытаясь затмить его. Но в акварельном отражении воды он мелко разливается почти прямо к моим ногам лишь едва различимым в своих формах ярко-белым пятном, дрожащим в плеске хохочущих волн. Создавая издевательски-точную карикатуру образа тела и души.
Настоящей вере не нужна такая роскошь – она оглушает. А Богу (или во что Ты веришь) не нужен такой дом. Ему вообще не нужен дом, его дом везде, в каждом человеке, в каждом вдохе. Его нельзя позвать в воскресенье в церковь, как друга в бар, и ждать, что он расскажет тебе все, что ты хочешь или должен знать, и все простит. Есть вещи, которые нельзя запирать в четырех стенах и вспоминать о них лишь в минуты падений – они так погибают. Поэтому моя вера – это мост.
И сейчас, несмотря на то, что мне уже двадцать семь лет, лишь только недавно мне начали открываться самые важные вещи.
Теперь я – совсем маленький мальчик. Сижу ночью один на холодных коленях всеми забытой набережной, но мне совсем не страшно. Недавно я научился слушать хоть кого-то, кроме себя самого. И мне повезло, несказанно повезло. Ведь теперь со мной разговаривает целый Город. И он, как самый заботливый родитель, учит меня пониманию. Пониманию мира и людей вокруг, а главное – пониманию себя.
Мир давно перевернут наизнанку. Мы понимаем и принимаем то, что не должны и не принимаем то, на чем вместо трех китов должен мир стоять.
Мы прогуляли главные уроки жизни. Как в средней школе, с криком: «Я не буду это учить, мне это не пригодиться! Я не хочу быть человеком, хочу быть менеджером или телезвездой». Но на второй год нас тоже никто не оставил – просто некому было. Мой дядя всегда говорил: «Хороший человек – это не профессия». И в школе нас учили академическим знаниям, во дворе «реальной жизни», телевизор учил нас быть современным и модным, показывал, как надо жить на примере долбанных кумиров и новых свобод в то время как родители круглые сутки были на работе. Ради тебя. Ведь для ребенка и семьи главное – деньги. И вообще деньги – почти самое главное в жизни. Не правда ли они убедили тебя в этом? Только не лукавь.
Давным-давно, будучи школьниками – первоклашками, нас учили правописанию. Помнишь, как мы, изогнувшись подобно дождевому червю на крючке, с высунутым, как у голодного щенка языком часами тренировались выводить письменные буквы в красиво разлинованных косой линейкой тетрадях с красными полями? Мы тратили на это часы и даже дни, и вроде бы, сейчас вывести такие простые закорючки не составит ни для кого труда, но тогда это было для нас подобно написанию целой картины. В какой- то момент обучения я заболел, не помню, как долго просидел дома, но по выздоровлению, придя в школу, оказалось, что пока меня не было, все мои одноклассники выучились писать букву «К». «Е – ерунда!» – подумал я. С другими буквами как-то справлялся, справлюсь и с этой. В тот день на дом нам задали исписать этой злосчастной «КЭ» чуть ли не целую страницу тетради. Сначала несколько строчек одинокой заглавной, потом маленькой, затем заглавной в различном сочетании с другими буквами алфавита. Я взял тетрадку товарища и пошел на вторую лестницу, спрятался в ее темном укрытии и начал переписывать домашнее задание. У меня ничего не получалось, рука дрожала, я не успевал запоминать повороты ручки, будто учил маршрут гоночной трассы перед самой гонкой. Но все-таки, спустя две перемены, с горем пополам коряво переписал задание. А потом был урок. И нам начали диктовать эту ненавистную «К» сначала просто отдельно, потом в сочетании других букв, потом в целых словосочетаниях и коротких предложениях. Я сидел весь красный, сходу забыв, как выводится узор этой буквицы, чирикал что-то похожее, заглядывая в тетрадь соседки по парте. Мучился, пыхтел, кряхтел. Выл про себя: «Да почему нам не диктуют другие буквицы, вот „ЭЛ“, например, мне с самого начала больше всех понравилась! Домой хочу!». А тем временем нужно было уже писать букву «К», спрятанную и связанную другими буквами в целых словах. А как их связывать? – понятия не имею. К концу урока «КЭ» стала для меня самым душераздирающим и ненавистным впечатлением школы, я сидел над своим трудом и чуть не со слезами на глазах подводил итоги. Страшно боялся получить плохую оценку (помнишь, первое время в школе нам ставили не оценки от 1 до 5, а мелкие печати каких-то животных? – Я сегодня «мишку» по математике получил!). Ведь до урока я рассчитывал на твердого зайчика. «На зайчика-то я уж точно напишу!». Зайчик означал киндер-сюрприз от мамы; родители покупали у ребенка его желание быть нормальным учеником. А тут я сижу и понимаю, что мой максимум – это «удав» и винегрет на ужин. Но это еще лучшее, что могло со мной произойти! Мне не давал покоя другой страх: когда мы только пришли первый раз в первый класс, сели за парты, познакомились с учителем, одной из ее первых фраз была фраза о том, что мы будем все время писать в различных тетрадях, расчерченных по краям яркой красной полосой, которая называется «поля». И вот эти самые «поля» для нас, как линия границы с другим государством (А за границей я тогда ни разу и не был) и если ее пересечь, то обязательно попадешь в тюрьму. И я тогда в это поверил, причем сильно, со всей впечатлительностью детского воображения. И вот теперь сижу на этом проклятущем чистописании, смотрю в тетрадь, а оттуда на меня вместо аккуратно выведенной одиннадцатой буквы русского алфавита зыркают кривые удивленные бабочки шнурКов, предательски вылезающие за жирную красную линию, которая легко может превратить хорошего человека в плохого. И теперь мне после уроков придется ехать в тюрьму с «удавом» в кармане.
