– Словом «ностальгия» он ругался, считая означенное состояние уделом эмигрантских детей, бесплодно изменяющих среде обитания с исторической родиной, которую они никогда не видели, которую выдумали, чтобы оправдать неспособность любить отрезок суши, к которому их пришпилило случайностью и гравитацией. Сентиментальную привязанность к местам, более недоступным, к вещам, более ненужным, считал признаком слабости, за ним не водившейся. Меняя адрес, он избавлялся от всего, что нельзя было унести на себе – в том числе от знакомств, не считая сию привычку симптомом эмоциональной инвалидности. Он никогда не думал о том, что живёт прошлым. По чести, он уже давно не думал о том, что живёт. Ну представь: перенасыщенная юность, смерть лучшего друга, зависимость – медленное, но верное и не лишённое приятных сторон самоубийство. Кораблекрушение. А потом – слишком яркое солнце нового дня. Представь, он лежит на песке, выкашливает солёную воду из лёгких, обнаруживает, что ещё жив, хотя вот уж к чему не стремился… Лежит на песке и думает: неловко, неблагодарно умирать от жажды, когда чьи-то руки вытолкнули на берег. Встаёт и идёт, а куда идёт – ему неведомо, да и неважно. Иногда оглядывается: не слишком ли удалился от моря? К чёрту метафоры. Я не знаю, почему он начал связывать слова в предложения, а предложения в повествования. Писал, потому что не мог не писать? Чушь! Не писать было легче лёгкого. Наверное, стыдился пребывать в неподвижности, а рассказывать – это как курить: иллюзия действия, когда по правде не занят ничем. Ну и о чём трепаться, если не обо всём, что было до кораблекрушения? Богатым воображением его природа не наградила. С его опытом можно было обойтись и без воображения. Так о чём я? Он почти не читал чужих книг с тех пор, как стал писать свои. Но иногда случалось, знаешь, скачать или снять с магазинной полки роман автора с неизвестной фамилией – просто потому, что обложка привлекла. Фантики он всегда предпочитал конфетам. Вот в какой-то ненавязчиво упавшей в руки книге он и прочитал, что литература – способ убивать время, когда главное уже позади. Кивнул удовлетворённо. Но содрогнулся. Главное – позади. Был ли смысл доживать свою никчёмную, чудом спасённую жизнь на необитаемом острове, куда его вынесло? «Доживающие после кораблекрушения» – ужасная категория, он никогда не хотел к таковой относиться. В конце концов, это унизительно.
– Во-первых, остров был не необитаемый, а густонаселенный. Во-вторых, это был не остров, а разреженное пространство, где попавшее в резонанс слово разносится и оседает в благодатную почву. Тебе проще говорить о себе в третьем лице? – спросила девушка, сидящая рядом.
– Профессиональная деформация, – поморщился он. – В литературе душевный стриптиз оправдан. Искусство требует жертв? Нет, всё наоборот: если уж занялся жертвоприношением, будь добр, преврати процесс в искусство.
– Рано выходишь из образа.
– Я никуда не выхожу. Я везде одинаковый.
– Не представляешь, насколько ты неправ.
Они сидели под каменным мостом, переброшенным через быструю речку, вблизи которой даже в жаркий день было прохладно. Кутались в шерстяной плащ – один, взрослый. Они сами были взрослыми, по крайней мере, все в округе верили, что им по несколько десятков лет. Вдвоём – не меньше сотни, а что выглядели детьми, так это потому, что сразу после рождения представители малого народца утащили их в лес и заколдовали – в своей манере.
