Только он и она сидели в кафе, единственном кафе, которое работало в новогоднюю ночь. Официант ушёл в подсобку смотреть «Голубой огонёк» и, кажется, не собирался возвращаться до самого января. В кафе пахло спиртным и табаком, всё из той же подсобки; звуки старого вальса из граммофона смешивались с песнями Пугачевой, и получалось весьма странное, но приятное сочетание, этакий музыкальный волапюк.
Он и она не говорили. Она задумчиво, даже напряжённо глядела на чёрную пластинку, словно желала расшифровать тайное значение её мелодии, а он глядел на неё. Бледное лицо, обрамлённое чёрными волосами – точь-в-точь Белоснежка. Или снежная Снежанна?
Он встал и подсел к ней. Снежанна не шевельнулась, будто пластинка её загипнотизировала. От девушки веяло холодом, как от Снегурочки. «Точно Снежанна или просто Жанна», – подумалось ему.
Он кашлянул. Снежанна не услышала или сделала вид, что не услышала. Тогда он осторожно коснулся её холодного белого запястья, по которому змейками расползались синеватые вены. Его передёрнуло от такого сравнения, и он убрал руку. Незнакомка вздрогнула, очнулась от сомнамбулического сна и взглянула на него чёрными глазам, зрачки которых были точь-в-точь как пластинка граммофона: такие же огромные, почти на всю радужку, и такие же чёрные. Лишь светлый блик от лампы делал эти глаза живыми.
