Гермоген Добронравин - Утешение в смерти близких сердцу

По благословению

Архиепископа Брюссельского и Бельгийского

Симона

© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2006

Нет… Что ни говорите сердцу, а ему сродно горевать о потере близких; как ни удерживайте слезы, а они невольно струятся ручьем над могилой, в которой сокрыт родственный, драгоценный нам прах. Правда, слезами не возвратить того, что взято могилой, но потому-то и слезы струятся ручьем, что возврата нет из могилы… Я лишился, например, друга, которого жизнью я жил, и мне ли не плакать, когда вспомню, что тут, в могиле, погребено все мое счастье, тут сокрылись лучшие мои радости, сладостнейшие надежды мои? Нем тот язык, который так сладко и утешительно делил со мною беседы и в часы радости, и в минуты скорби; замерло то дыхание, которое дышало одной ко мне любовью, и та нежная рука, которая так бережно хранила меня, с такой охотой и любовью благотворила мне везде, охладела для меня – навсегда… Как слезам не литься? Могу ли не плакать, когда представлю себе, что это чело, в котором действовал некогда ум с такой силой, послужит пищей червей; это сердце, столь радостно трепетавшее жизнью и любовью, сделается добычей тления? И бедный человек чего, чего не делает, к чему не прибегает, чтобы только облегчить сердечную скорбь? Но, увы! Все напрасно. Только в слезах, в одних почти слезах, находит для себя некоторую отраду, и только они, и почти они одни, несколько облегчают тяжесть его сердца, потому что с ними только капля по капле вытекает вся жгучесть душевной скорби, весь яд сердечной болезни… Слышит он отовсюду: «Не плачь, не будь малодушен». Но эти возгласы – не пластырь на раны, а часто наносят сердцу новые раны. – «Не будь малодушен». Но кто скажет, что Авраам был малодушен, а и он плакал, рыдал по жене своей Сарре, прожившей 127 лет (Быт. 23, 1, 2). Малодушен ли был Иосиф? А и он плакал об отце своем Иакове, и плакал не день, не два, а семьдесят дней (Быт. 50, 1–4). А послушайте, как горько рыдает он при вести о смерти сына своего Авессалома: Сыне мой, Авессаломе, сыне мой, сыне мой, Авессаломе: кто даст смерть мне вместо тебе? Аз вместо тебе, Авессаломе, сыне мой, сыне мой, сыне мой, Авессаломе (2 Цар. 18, 33). Нет, каждая могила достойного человека всегда орошается слезой горькой любви. И что говорить о людях, когда и Сам Спаситель над прахом друга Своего Лазаря возмутился духом и прослезился (Ин. 11, 33, 35)? Он плакал, Владыка живота и смерти, плакал в то время, когда пришел ко гробу друга Своего с той именно целью, чтобы воскресить его из мертвых… А нам, немощным людям, удержать слезы при разлуке с милым сердцу, нам остановить вздохи в сжатой от скорби груди – о, это невозможно, это противно нашей природе… Нет, дайте нам каменное сердце – и слез тогда у нас не будет – или не мешайте лить слезы!

Все это – правда. И я не могу, не смею осуждать ваши слезы; я даже готов смешать свои слезы с вашими: я хорошо понимаю, что идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6, 21); я знаю, по собственному опыту знаю, как тяжело, невыразимо тяжело поднять руку, чтобы бросить на прощанье горсть персти в могилу близкого, родного… «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть и вижду во гробех лежащую, по образу Божию созданную, нашу красоту безобразну, безславну, не имущую вида…»

Но как ни сродно нам плакать о близких к нам усопших, однако же эта скорбь наша должна иметь свою меру. Иное дело – язычники: они плачут, и плачут иногда безутешно, потому что не имеют упования. Но христианин – не язычник: ему и стыдно, и грешно плакать об умерших без всякой отрады и утешения.

Не хощу же вас, братие, не ведети о умерших, да не скорбите, якоже и прочий не имущие упования (1 Сол. 4, 13), – говорит апостол всем христианам. Да не скорбите… Что же может облегчить эту боль христианина? Где для него этот источник отрады и утешения? Рассмотрим причины, которые заставляют нас лить слезы над прахом близких, и Бог поможет нам найти для себя этот источник.

Итак, о чем мы плачем при разлуке с милым сердцу? Прежде и более всего о том, что он перестал жить с нами на этом свете.

Он перестал жить с нами на этом свете… Но посмотрите беспристрастно на жизнь нашу земную и рассудите, что она такое.

Давно премудрый сказал: Суета суетствий, всяческая суета. Кое изобилие человеку во всем труде его, им же трудится под солнцем? (Еккл. 1, 2–3). Кто ж это так невыгодно отозвался о здешней жизни? Уж не узник ли какой, который, сидя в душной темнице, не видит почти ничего, кроме тяжких цепей, раздирающих его тело? Такая жизнь кому приятна? И вот не он ли это оглашает своды темницы таким безотрадным воплем: суета сует, всяческая суета? Нет, не он. Так, может быть, богач, по непредвиденным обстоятельствам, ниспал в нищету, или бедняк, который при всех трудах и усилиях чуть не умирает от холода и голода?.. Нет, и не такой человек. Так видно, обманутый честолюбец, который всю жизнь свою посвящал тому, чтобы подняться в обществе на несколько ступеней выше, и, после бесполезных трудов и усилий, видит себя еще менее уважаемым, чем прежде, когда он стоял ниже, но действовал благороднее? О, нет, нет; и не такой человек. Кто же этот несчастный с таким мрачным взглядом на мир? Это – Соломон, это – царь, и какой царь! Чего ему недоставало для счастливой жизни? Мудрости ли? Но кто мудрее был того, кому известны были и состав земли, и действия стихий, и течение времени, и расположение звезд, и свойства животных, и помышления человеков… и елика суть скрыта и явна? (Прем. 7, 17–21). Богатства ли? Но кто мог быть богаче того, кому целый свет, и земля и море, приносили все лучшие сокровища, у кого было и золото, и серебро, и имения царей и стран? (Еккл. 2, 8). Славы ли или величия? Но какое имя было громче имени царя израильского, обладавшего миллионами подданных? Наслаждения ли благами жизни? Но вот что сам он говорит о себе: Все еже просиста очи мои, не отъях от них, и не возбраних сердцу моему от всякого веселия моего… (Еккл. 2, 10). Кому бы, казалось, могла прискучить такая счастливая, привольная жизнь; и, однако же, человек, которому суждено было обладать всеми благами земными и испытать все разнообразные наслаждения жизни, – человек этот, испытав все, сделал наконец такое заключение о жизни: Суета суетствий, всяческая суета! Кое изобилие человеку во всем труде его, им же трудится под солнцем? Или вот еще другой царь, святой Давид. Престол его сияет золотом, а он и среди блеска золота взывает: Изше сердце мое, яко забых снести хлеб мой… Зане пепел, яко хлеб ядях, и питие мое с плачем растворях (Пс. 101, 5,10). Царская диадема его сияет драгоценными каменьями, а из груди его, покрытой блеском славы и величия, исторгается вопль: Яко вода, излияхся, и разсыпашася вся кости моя: быстъ сердце мое яко воск таяй посреде чрева моего: изше, яко скудель, крепость моя