Фарид никогда не видел моря и никогда не входил в него.
Зато он представлял себе море, не раз и не два. Испещренное звездами, как одеяние паши. Синее, как синяя стена мертвого города.
Он искал раковины, похороненные здесь миллионы лет назад, когда море пришло в пустыню. Он пытался ловить рыб-ящериц, плававших в песке. Он видел соленое озеро, и горькое озеро, и серебристых верблюдов, что двигались, как потрепанные пиратские корабли. Он живет в одном из последних оазисов Сахары.
Его предки были из племени бедуинов-кочевников. Останавливаясь в вади – сухих речных руслах, поросших растительностью, – они разбивали там свои шатры. Овцы паслись, женщины готовили еду на раскаленных камнях. Эти люди никогда не выбирались за пределы пустыни и подозрительно относились к обитателям побережья – торговцам, пиратам. Пустыня была их домом, открытым и освещенным; их песчаным морем. Морем с барханами, разбросанными повсюду, как пятна на шкуре ягуара. У бедуинов не было ничего. Они лишь оставляли следы, которые затем заносил песок. Тени двигались вслед за солнцем. Кочевники привыкли все время бороться с жаждой и высыхали, подобно финиковым пальмам, не умирая при этом. Верблюд прокладывал им дорогу – длинную извилистую тень. И они исчезали среди барханов.
Мы невидимы для мира, но не для Бога.
С этой мыслью они двигались вперед.
Зимой северный ветер, пересекая каменистый океан, иссушал шерстяные балахоны, прикрывавшие их тела; кожа натягивалась на обескровленные костлявые тела, как козлиная шкура на барабан. Древнее колдовство пропитывало воздух. Кромки песчаных холмов были настоящими лезвиями: дотронуться до пустыни означало пораниться.
Стариков хоронили там, где они умирали. Оставляли среди безмолвия пустыни. И группа бедуинов – бело-синяя бахрома – вновь пускалась в путь.
Весной появлялись новые барханы, бледно-розового цвета. Девственные пески.
Шум раскаленного сирокко смешивался с хриплым воем шакала. Небольшие порывы ветра – ни дать ни взять странствующие духи – взметали песок там и сям. Затем налетали настоящие шквалы, острые, как сабля. Ожившее войско. В один миг пустыня поднималась и пожирала небо. Больше не было границ между тем и этим миром. Бедуины склонялись перед серой бурей и укрывались за верблюдами, вставшими на колени, словно над животными тяготел давний приговор.
Затем они остановились. Возвели стену из глины, огородили пастбище. На песке виднелись колеи от колес.
Порой приходили караваны. Оказалось, бедуины расположились там, где проходила торговая дорога из глубинных областей Черной Африки к морю. Купцы везли слоновую кость, камедь, людей, чтобы продавать их в рабство в портах Киренаики и Триполитании.
Торговцы отдыхали, набираясь сил, в оазисе, ели и пили. Возник город. Глинобитная стена, напоминающая перекрученную веревку, крыши, покрытые пальмовыми листьями. Женщины жили наверху, отдельно от мужчин, босиком ходили по крышам. Ходили к колодцу с терракотовым кувшином на голове. Добавляли в кускус овечьи потроха. Молились на могилах марабутов. Вечером плясали на крышах под звуки ная[1] и вращали животом, напоминая зачарованных змей. Мужчины внизу замешивали глину для кирпичей, меняли товар на товар, играли в персидские кости, куря кальян.
Сейчас этого города уже нет. Остались лишь его контуры и святилище, занесенное песком. Неподалеку по мановению руки Полковника вырос новый город, спроектированный чужеземными зодчими с Востока: цементные здания, антенны.
Вдоль дороги – портреты вождя: в бедуинском наряде, в мусульманском одеянии, в европейском костюме. На одних портретах он величествен и строг, на других – улыбается, протягивая руки.
Люди сидят на пустых канистрах из-под бензина: костлявые дети и старики, сосущие корни растений, чтобы освежить рот. Провисающие провода тянутся от здания к зданию. Горячий сирокко носит по земле полиэтиленовые пакеты и мусор, оставленный туристами.
Работы здесь нет. Только сладкие напитки и козы. И консервированные финики – на экспорт.
Из молодежи многие уезжают в нефтеносные районы с их высокими черными вышками. Туда, где горит неугасимое пламя пустыни.
Это не настоящий город, а лишь скопление множества жизней.
Фарид живет в старой его части, в одном из тех низких домов с неухоженным садом, где все двери выходят во внутренний двор, а калитка всегда открыта. В школу он ходит пешком, перебирая тощими, ободранными ногами-палками. Джамиля, его мать, дает ему с собой несколько палочек из теста с кунжутом.
Вернувшись домой, Фарид играет с приятелями – катает железную тележку, в которой возят банки, или гоняет мяч. Он похож на жука, который мчится в красноватой пыли. Он рвет маленькие бананы и гроздья черных фиников. Он подтягивается по тонкой веревке, взбираясь на тенистые верхние этажи.
На шее у него, как и у всех ребят, висит амулет: кожаный мешочек с бусинками и шерстью.
Амулет отведет дурной глаз, и с тобой ничего не случится, – объяснила ему мать.
Омар, его отец, занимается установкой телеантенн. Он ждет, пока не появится сигнал. Улыбается женщинам, которые не хотят пропустить очередную порцию египетского сериала: для этих женщин Омар – спаситель их мечты. Джамиля ревнует его к глупым теткам. Она училась пению, но муж не захотел, чтобы его жена выступала на свадьбах и праздниках, а тем более перед туристами. Поэтому Джамиля поет для одного Фарида. Он – единственный слушатель в комнатах с портьерами и коврами, под сводчатыми известковыми потолками, где стоит запах полыни и ароматических трав.
Фарид очень любит свою мать. Ему нравятся мамины руки, обмахивающие его, как пальмовые листья. Ему нравится, как она поет маалуфы, полные любви и печали: сердце его тогда переполняется, и приходится обхватывать себя обеими руками, чтобы не свалиться в железную кадушку для дождевой воды, ржавую и вечно сухую.
Мать Фарида молода – и со стороны кажется его сестрой. Иногда они играют в мужа и жену. Фарид расчесывает ей волосы, поправляет покрывало.
У Джамили покатый лоб и глаза с каймой, как у птиц, а губы напоминают два сладких, спелых финика.
Безветренный вечер. Небо персикового цвета.
Фарид сидит, прислонившись к стене их садика, и смотрит на свои ноги, обутые в сандалии, – на грязные пальцы.
В стене есть трещина, где вырос свежий мох. Фарид подходит поближе, привлеченный запахом, и лишь тогда понимает, что совсем рядом дышит какое-то животное. Оно так близко, что он не может двинуться. Сердце Фарида уходит в пятки.
А вдруг это ваддан – баран с огромными рогами, о котором сложено столько сказаний? Дед рассказывал Фариду, что это животное порой появляется на горизонте, среди барханов, как ужасное видение. Вот уже много лет никто не видел ваддана, но дедушка Муса божится, что тот все еще скрывается в безжизненном черном вади с ложем из песчаника. Ваддан страшно разъярен, что по пустыне колесят джипы, губя ее, оставляя на ней отпечатки колес.
