Глава первая
Самоубийство тещи
Теща застрелилась. Сделала это Капитолина Карловна в своем стиле, то есть самым беспардонным образом. Взяла без спросу мой фамильный обрез, пришлепала в гостиную, уселась в мое любимое кресло, запихала дуло в рот. И – надавила оба спусковых крючка. Затылок вдребезги.
Все?
Нет, господа, конечно, нет. Поэтому – постепенно, по порядку. С подробностями. Иначе будет неучтиво. Теща все-таки.
Итак, я – в двухнедельном профсоюзном отпуске. Первый день. Представляете? Выспался как человек. Даже чересчур, если честно. Никогда так здорово не спал.
Любимая жена – на службе, дочь-красавица – в летнем лагере. Тещи не видно.
… Неспешно делаю настоящий крепкий кофе. Неторопливо достаю сигаретку. Блаженствую, предвкушая первый глоток и первую затяжку… Чуть не мурлычу. Мирные мысли беспечно причесываю… Захожу в гостиную, и… Еханый бабай!
Там – она.
Теща.
В кресле.
Во всей огнестрельной красе. Обрез валяется на полу.
А кляксы мясного ералаша гармонично дополняют интерьер.
И дымка сизая витает. И мухи пляшут на крови.
Амба, полагаю. Приехали. Чей-то поезд дальше не идет.
– Доброе утро, Капитолина Карловна, это, ведь, кажись, ваш поезд дальше не идет?
– Доброе утро, Бони. Да, это мой поезд дальше не идет.
– Они просят освободить вагоны, сдать белье. И чтобы ни одной наволочки не пропало – ни-ни! Иначе – оштрафуют и в угол поставят.
– Спасибо за напоминание, Бони, но я уже все освободила и сдала. Претензий ни у кого нет. Видишь – я совсем мертвая.
– Трудно не заметить.
– Вот так вот, Бони.
– Вот так вот, Капитолина Карловна. Ну, прощайте?…
– До встречи, до встречи, драгоценный Бони.
– Я тоже вас люблю, Капитолина Карловна.
– Знаю, Бони, знаю…
* * *
Восстановлению и ремонту сие не подлежит: ибо серебряной картечью да прямо в рот – это навсегда. Даже если ты не вурдалак.
Откуда и на кой серебряная картечь, спросите? Об этой печали ниже.
Итак, вдохновленный видом полуобезглавленной тещи, я сделал-таки первый глоток кофе и первую затяжку – ни вкуса, ни запаха. Прижавшись к стене, опустился на пол, размышляя, что же теперь будет. Понял – ничего хорошего. Еще немного подумал и понял, что прав.
Опустив сигарету прямо в кофе, поднялся и шагнул в гостиную. Еще раз бросил взгляд на Капитолину Карловну. Вздохнул. Отвернулся. Еще раз увидел ее мозги на стене. И еще раз вздохнул. Закрыл глаза. Отхлебнул кофе – чуть не подавился раскисшим окурком. Откашливаясь и отплевываясь, неторопливо прошагал наверх. Выплеснул окурочно-кофейный коктейль в поганое ведро.
Опять спустился в гостиную… Там все было на своих местах: труп, кровь, обрез, запах порохового дыма и неприятностей…
Так.
Теперь. Два звонка.
Первый – Марату. Пусто. На всех трубочках. Звоним секретарю… Оказывается, важное совещание. Запишите, передайте. Капитолина Карловна погибла… Я дома… Да, все… Бонифаций. Да, он поймет…
Второй звонок – в участок. Долго переспрашивали адрес, кто я, что я, где я… В конце концов признались, что, увы, все бригады на выезде, людей не хватает. Но все же утешили – пообещали, что кто-нибудь скоро обязательно приедет.
Не соврали. „Кто-нибудь“ обязательно приехал. Славный парнишка лет восемнадцати.
– Небось, первый вызов?
– Нет. Второй.
– А. Ну тогда – пора.
– Что пора?
– Щас узнаешь…
Я пропустил его в гостиную.
…Юный полицай при виде открывшейся картины впал в транс и долго стоял, раскачиваясь, издавая что-то вроде „у-у-ух… ух-ху-ху-у!.. Уа!..“
Думается мне, что трансировал бы он беспредельно. Дело освободила любознательная мушка. Ей, видимо, наскучило слоняться по серому веществу доктора наук, и она не на шутку заинтересовалась прыщавым носиком стража правопорядка. Парнишка прибыл в сознание, встрепенулся, решил почесать носик. Насекомое испуганно взмыло. Стражонок придушенно глянул на меня.
И – сучок! – извлекает пистолет, снимает с предохранителя. Дергает затвор… Дрожащим фальцетом грозно: „Ну, и что здесь у вас?“
Это было в самую точку.
И я неприглядно, бессовестно поплыл.
– …У нас? У нас отпуск начался! Ой, кретин!.. Ты что, ослеп? Тут уже без тебя настреляли!
– Не грубите, я при исполнении!..
– … Я те щас так исполню!..
– Стоп. – Это приехал Марат.
– Оружие – на предохранитель, и – в кобуру.
– Есть, ваше высокоблагородие!
– Что „есть“?… Предохранитель с другой стороны… Осмотрели? Где бригада?
– Еще нет.
– Чего нет?
– Бригады. А я вот…
– Ясно. Стой на месте. Марат куда-то позвонил.
– Набережная, 45. Я тут. Только живо! Перчатки-то хоть взял с собой?
– Так точно, ваше высокоблагородие!..
– Пакет?
– Так точно, ваше высокоблагородие!
– Достань все. Дай мне. Пошел вон. Все что видел – забыть.
– Есть забыть.
– Ты еще здесь?! Бегом марш!!!
– …Бонифаций…
– Да, Марат.
– Рассказывай.
Я говорил, Марат осматривал. Взял с трюмо какую-то бумажку, аккуратно положил в целлофановый пакет. Прошелестело минуты три-четыре. Я завершил повествование.
– Это все?
– Все.
– Тут записка… Бонифаций, что она хотела сказать?
– Где?
– В записке.
– Дай.
– Из моих рук.
Он протянул целлофановый пакетик, в который недавно положил бумажку с трюмо.
„Ухожу сама. Бонифаций, прости за обрез. Люблю, целую, искреннее ваша К. К.“.
– Что за обрез? Этот?
– Да.
– Твой?
– Да.
– Зарегистрирован?
– Нет.
– Плохо.
– Знаю.
– Откуда он?
– В деревню ко мне ездили, по дедовым местам семьей гуляли. На чердаке нашли.
– Это того деда, что на оборотней охотился и ни за что ни про что полдеревни перебил?
– В общем и целом – да. Прибыла бригада Шерифа…
– Шериф…
– Да.
– Картечь странная.
– Что с ней?
– Не поймем пока…
– Бонифаций, что за картечь?
– Она серебряная.
– Почему?
– Такую привезли.
– Из деревни, вместе с обрезом?
– Да.
– Еще заряженные патроны есть?
– Да.
– Сколько?
– Двадцать семь… То есть – уже, наверное, двадцать шесть.
– Где?
Я показал. Они пересчитали.
– А где еще один, Бонифаций?
– Ваше высокоблагородие, если позволите…
– Да.
– Господин, видимо, думал, что выстрел был один. На самом же деле она разрядила в себя оба ствола одновременно. То есть – все сходится. Двадцать семь минус два – двадцать пять.
