В полутьме крохотной комнатушки слышались лишь стоны и охания роженицы да тихий шорох, создаваемый действиями повивальной бабки.
– Потерпи, потерпи, скоро уже… – тихим голосом ободряла подопечную повитуха.
Долгожданный крик младенца заполонил все пространство и без того небольшой комнатушки. Принимая новорожденного, повитуха прошептала: «Не я тебя, младенец, принимала, не я тебя омывала, а бабушка Соломея, не я тебя мыла, не я тебя парила, а бабушка Соломея, она тебе приговаривала: «Расти, мое дитятко, по часам, по минуточкам».1
– Кто? – с придыханием спросила роженица.
– Девочка у тебя, девочка, – ответила довольная завершением родов повитуха.
Новорожденную положили на вывернутый наизнанку овчинный тулуп, что, согласно поверьям, сулило ей богатую жизнь.
– Пусть живет богато и счастливо, – без сил прошептала новоиспеченная мать, – его ребенок должен жить достойно. Это его ребенок, его.
По щекам женщины заструились горькие слезы.
– Ну-ка, что это такое! – приструнила подопечную повитуха, – Девочка – то какая крепенькая! Такие, вырастая, преодолевают любые трудности!
Но роженица будто и не слышала этих лестных слов. Все ее мысли были обращены в полное несбывшихся надеж прошлое.
***
Фабрика Григория Алексеевича Фомина располагалась на месте бывшей дворянской усадьбы. Не получая доходов от барщины и разоряясь, бывший владелец имения вынужден был продать свое родовое гнездо, а новый владелец – богатый купец, ныне покойный отец Григория Алексеевича, вдохнул жизнь в усадьбу, организовав на ее месте фабрику.
Располагалась фабрика на левом берегу запруженной речки Крижи, в местности холмистой и овражистой с глинистым грунтом.
Со временем фабрика разрасталась. Вскоре она насчитывала двадцать семь зданий различного назначения: кирпичных, бревенчатых и тесовых. Два здания были трехэтажные, кирпичные, в одном располагался самоткацкий цех, в другом котельная. В единственном четырехэтажном здании первый этаж занимала так называемая материальная, второй служил слесарной мастерской, на третьем располагались складские помещения, а на четвертом контора. Кроме того имелась печь для обжига кирпича и помещение для формирования сырца. Все кирпичные сооружения были построены из собственного кирпича, благо глины в окрестностях было предостаточно.
Фабрика Фомина работала круглогодично. Здесь вырабатывались плис, полубархат, люстрии и другие бумажные и полушерстяные материи из тонкой пряжи, поставляемой с Невской бумагопрядильной мануфактуры. Работали на фабрике и мужчины, и женщины, и дети – жители, как деревни Фомина, так и близлежащих деревень.
Работала на фабрике Фомина и Елена. Туго им с матерью пришлось после смерти отца. Добротную избу, где они жили, занял брат отца, имеющий на тот момент большое семейство, а саму Елену с больной матерью выселил в маленький домик, расположенный неподалеку.
Для Елены настали непростые дни. Девушка разрывалась между тяжелобольной матерью и работой на фабрике.
Дни шли. Матери Елены становилось все хуже. Казалось, она смирилась с мыслью о неизбежно приближающейся смерти и теперь безропотно ждала ее, лежа в своей постели.
Ночью Елену разбудили громкие мученические стоны матери. Девушка тут же бросилась к ее постели.
– Матушка, милая!
– Елена, доченька, – очнулась от бреда больная. – Я знаю… смерть близка. Скоро я уйду.
– Не говори так, матушка! – взмолилась Елена. – Ты поправишься!
Но бледное лицо больной покрылось испариной, губы дрожали, а полуприкрытые веки скрывали теряющие блеск глаза.
– Доченька, ты должна знать… – прошептала умирающая. – Я поклялась открыть тебе тайну, что хранила все эти годы, только перед своей смертью. Ты – не дочь своего отца. Ты – дочь другого человека. Его зовут Фомин Григорий Алексеевич. Он хозяин фабрики, где ты работаешь. Давно, девятнадцать лет назад, приглянулась я сыну промышленника, который появился на наших землях и развернул строительство фабрики. Фабрика в то время только начинала работать. Я в то время была молода, стройна, красива. Особенно красивы были мои волосы – длинные, густые и блестящие. Трудно было меня не заметить. – Умирающая едва заметно улыбнулась тонкими сухими губами. Казалось, воспоминания о молодости вернули ей частичку сил. – Да, на свою погибель встретила я этого человека. Мы встречались два года. Он в то время женат был. Тяжело мне было, совесть мучила, но ничего поделать с собой я не могла. Уж больно любила я Григория. Мы вели тайную переписку, что добавляло в наши отношения остроты, от того они делались еще желаннее и забавнее. Но вскоре шутки кончились. Я забеременела. Я рассказала ему об этом. И вся его любовь ко мне мигом испарилась. Фомин спешно выдал меня замуж за одного из местных крестьян, того, кого ты до сегодняшнего дня считала отцом. Фомин испугался, ведь он был женат. Испугался, что отец лишит его наследства. Он приказал мне и моему мужу молчать. И мы молчали. А вскоре умерла его жена. Я знаю, он любил ее. По-своему. Так его наказал сам Бог. – Больная закашлялась и схватила Елену за руку. Ладонь ее была холодна как лед.
– Доченька… Приведи отца Иннокентия… Быстрее, прошу тебя…
Елена вскочила и помчалась в дом священника.
С утренней зарей больная отдала Богу душу.
***
Предсмертное признание матери лишило Елену покоя. Теперь иными глазами смотрела она на здания фабрики, дом и угодья промышленника Григория Фомина, понимая: частичка всего этого принадлежит по праву и ей.
Часами рассматривая отражение в зеркале, Елена находила в себе черты сходства с Фоминым: та же смуглая кожа, тот же овал лица и темные глаза миндалевидной формы.
«Как несправедлива жизнь!» – в ярости думала девушка. – «Мне, дочери Фомина, приходится влачить жалкое существование, вместо того, чтобы жить в большом удобном доме, работать на фабрике, вместо того, чтобы управлять ею вместе с… человеком, приходящемся мне настоящим отцом!»
Отныне девушка задалась целью: войти в семью Фомина на правах его дочери. Но сделать это было не так-то просто. Елена понимала, что явиться в дом промышленника и объявить себя его дочерью было бы сродни безумству. Последствия такого поступка нетрудно было представить. Нет, здесь следовало действовать хитростью.
После нескольких бессонных ночей, полных раздумий, Елена нашла единственное решение: замужество. У Григория Фомина был сын, известный в деревне и окрестностях повеса и любитель флирта, не пропускающий ни одной юбки. Старожилы говаривали, что эту черту характера он унаследовал от отца.
«Пусть он приходится мне сводным братом», – размышляла Елена, – «пусть у него репутация бабника, мне все равно. Главное для меня – это восстановить справедливость, стать членом семьи Фоминых, коею я и являюсь по праву».
