Это была обычная воскресная служба. Отец Борис выслушивал короткие исповеди прихожан перед причастием. В сельской церквушке их и было-то немного – с три десятка. Но на сей раз он ощутил глубокое утомление уже после двоих исповедовавшихся. Батюшка отчетливо уловил неискренность в словах кающихся, и ему стало тяжело принимать их. Впрочем, отец Борис одумался и укорил себя за «неправедное самочувствие», набрался терпения.
Однако прошли еще трое – бабушка и две молодые девушки, и священнослужитель почувствовал скуку вкупе с раздражением. Все вокруг него – непроходимые грешники, ничего не меняется из года в год, из недели в неделю. Они проживают будни и возвращаются к службе с новой порцией грехов.
При всей абсолютной вере в силу молитвы и всепрощения, отец Борис допустил сомнение: а что если большинство этих селян не простят там, наверху? За тяжкие грехи вроде убийства, колдовства, вступления в половые связи без любви и до венчания, идолопоклонства, зависти, беспросветной лжи непросто получить прощение без должного покаяния. Что если они тут все лгут себе и друг другу? Отец Борис не читал в глазах многих исповедующихся ни грамма истинного понимания и раскаяния. Он, как праведник, получит спасение, но как пастырь с такой неискренней паствой – нет.
Вот семейная пара Челноковых приближалась к отцу Борису. Сперва он, за ним – супруга. Немолодые, но детородных лет. Однако главная причина, по которой они здесь – бесплодие. У обоих. Муж, не пропускающий мимо себя ни одной юбки; и жена, кроткая с виду, но дьяволица внутри.
– Просим прощения у Бога, что не исполнили свой священный долг, – неизменно говорил Челноков.
– Пусть Он простит наши грехи, если мы в чем виноваты, и благословит нас стать родителями, – вторила ему супруга.
Отец Борис отбросил тягостные мысли и выполнил то, что положено: благословил обоих, наказав молиться, и отправил с Богом. А сам подумал: хоть бы раз, темные люди, всерьез прошли медицинское обследование. Легко уповать на Бога, коли сам плошаешь и за собой не следишь. Медицина и религия не во всем могут быть совместимы, но отец Борис допускал, что в иных случаях они обязаны идти рука об руку. Священнослужитель, однако, должен быть сильным. Терпеливым, милостивым. В конце концов, не ему решать, давать ли этой паре детей.
За горе-супругами пришла очередь Рыбакина. Односельчане его всюду шарахались – так и в церкви держали заметную дистанцию.
– Отец Борис, я выполнил ваши наказы, а на душе тяжело. Что еще можно сделать, какую молитву прочесть?
Так и хотелось ответить, что за убийство никогда ему не получить прощения. Но долг священника обязывал сказать то же, что и всем, и всегда.
– Молись и будешь ты услышан. Спаси Господь, – проговорил отец Борис, помазывая его и отпуская.
Священнослужитель дослушал остальных, повторяя одну и ту же процедуру. И поражаясь, насколько собственные слова стали машинальными, заученными, потеряли сакральность. Сегодня вдруг вслушавшись в то, что ему говорят, отец Борис ужаснулся: сколько грехов… Им просто было нужно прощение. Временное заглушение совести, которого хватит до следующего раза, когда все повторится снова. Почувствовать стыд и вину (перед Богом, не перед собой или семьей), прийти на службу в храм – и освободиться. Начать все сначала с еще большим упоением.
С этой поразившей его мыслью отец Борис еле довел свою Литургию до положенного завершения. Когда селяне принялись расходиться, он услышал, как две бабушки обсуждали Егоровну – местную травницу.
– Надо сходить к Егоровне, а то спину совсем тянет, – посетовала одна.
– Сходи, подлечись, – одобрительно кивнула вторая, – заодно узнай, когда она меня примет. Хочу спросить, каким урожай будет, и стоит ли мне покупать новую газонокосилку.
Старушки направились к выходу, у порога обернувшись и перекрестившись. Отец Борис застыл в немом изумлении: они теперь обсуждают свои греховные дела, даже не успев уйти за пределы храма. Что-то требовалось менять. Как можно скорее.
Батюшка постепенно отошел от неутешительных размышлений и, казалось, вернул себе душевное равновесие, миролюбие. Но день сегодняшний приготовил для него еще сюрпризов.
Вскоре в воскресную приходскую школу стали подтягиваться воспитанники. Отец Борис вышел их поприветствовать. Маленькая часовня служила им местом для занятий, куда и сопровождала детей матушка Ольга. То была настоятельница пожилого возраста, одной из первых предложивших отцу Борису помощь в обустройстве этой церкви, которую он воздвиг с нуля. Матушка взяла на себя всю отчетно-бумажную работу, ведение хозяйства и связь с внешним миром. Он безгранично уважал ее, хотя порой воспитанники считали матушку слишком строгой. Да, настоятельница Ольга редко улыбалась, что немного настораживало. Но для отца Бориса она была образцом порядка, послушания, смирения и христианской мудрости, что важнее.
– Витя, Сережа, – отец Борис приветствовал мальчишек – двух неразлучных друзей, – родителей слушаетесь? Уроки не прогуливаете?
– Ведем себя хорошо, батюшка! – отрапортовал Витька – кучерявый сорванец.
– Ага, а кто вчера «двойку» словил? – тут же вставил Сережка, сощурившись. Он был выше Витьки, смышленее и симпатичнее. Друг слушался Сережу безоговорочно. Сейчас он покраснел.
– Я, честно, готовился к алгебре, но она такая сложная! – оправдывался Витя.
Отец Борис потрепал обоих по волосам, легонько прихлопнув по спинам, чтобы поторапливались на занятия.
– Нехорошо ябедничать, ребята, – напоследок бросил он им. Мальчишки ушли, бурно перешептываясь.
– Анна, Серафима, – кивнул батюшка двум девочкам-послушницам.
Те почтенно склонили головы перед ним и поспешно скрылись в часовне.
– Машенька, – позвал Борис последнюю воспитанницу, самую сложную. Не в плане обучения и послушания, отнюдь. Большую часть времени Маша была тихим ангелом: никуда не встревала, исполняла любые наставления и поручения, многое умела делать по хозяйству и с доброй улыбкой не раз помогала отцу Борису и настоятельнице. Но пробуждалась в ней и темная сторона. Природу которой могли бы определить врачи, да мать была настроена категорично против медицины. «Темная» Мария дико кричала, крушила все вокруг, кидалась предметами, ругалась последними оскорблениями – ее невозможно было остановить или уговорить перестать. Родительница запирала девочку дома. А в дни просветления заставляла усиленно молиться.
Отец Борис тоже молился за ее здравие, но он сейчас посмотрел на нее и с печалью осознал, что не изменится, как большинство его прихожан, и Машенька. Ей не под силу одолеть то, что жило в ней. Священник вовсе не считал ее одержимой чем-то или кем-то. Именно потому и пришел к мысли, что заставить самого себя измениться, взглянуть правде в глаза – самая сложная задача человека. Маше с ее помутненным рассудком это выполнить практически невозможно.
