– Ты крупно влипла, Вишневецкая.
Есеня безразлично хмыкнула. Будто она сама этого не осознавала.
Не успел стартовать сентябрь, как деканат вывесил список счастья с должниками, которым грозило распрощаться с университетом в том случае, если те не закроют долги до октября. Угроза была реальной, но мало ощутимой. Казалось, что это не про нее, не про Есеню: не может человек с такой хорошей успеваемостью вылететь со второго курса из-за какой-то незначительной физры. Да и зачем физра в институте, ведь люди кругом вроде бы взрослые и осознанные, и сами вполне могут отвечать за свое здоровье.
Дамоклов меч, опасливо зависший над головой, скорее озадачивал, нежели хоть в малой степени беспокоил. Куда больше Есеню волновал вопрос, как на это отреагирует мать. Озабоченная престижем и успеваемостью дочери, она скорее сожрет ее без соли и перца, чем позволит вылететь так глупо и бездарно.
– Я слышала, Георгич ушел на пенсию. Может, с новым преподом попробуешь договориться?
Ира Исаева, отрада всего факультета, а по совместительству и староста их группы, ткнула Вишневецкую в бок. Есеня с сомнением поджала губы в ответ.
Старик перед уходом на заслуженный отдых серьезно поднасрал всем отстающим своими вечными больничными, из-за которых у должников просто не оставалось шанса всунуть ему в руки хвостовку и слезно умолять о зачете. Не то чтобы Есеня активно пыталась это сделать, и не то чтобы ее это сильно волновало. На благодатной почве из вечных оправданий и на поблажках со стороны деканата выросло огромным сорняком чувство безнаказанности. Однако ультимативное объявление об отчислении острым секатором это чувство сегодня в ней успешно срезало.
– А могла бы просто ходить на пары, как все, – нравоучительно заявила Ира.
– Ой, да не начинай.
Весь путь до манежа Есеня репетировала речь для нового преподавателя: выстраивала логическую цепь из оправданий, замешивала в один котел мольбы и жалость, пыталась хотя бы примерно накидать сценарий их возможного диалога. В сентябрьской прохладе мысли складывались в стройный ряд и неоправданно вселяли уверенность в этом предприятии. Надежды, конечно, было мало, но лучше так, чем совсем ничего.
Запах прелой травы и сырости наполнял легкие и вырывался обратно сквозь сложенные в трубочку губы. Отчего-то с каждым шагом сердце все сильнее заходилось в истерике, громким барабанным ритмом отдаваясь в ушах. Ира всю дорогу беспечно щебетала о чем-то своем и, казалось, просто не замечала напряженности Есени. Та же в свою очередь даже не пыталась вслушиваться в болтовню одногруппницы, целиком поглощенная задуманным планом по вызволению своей бедовой задницы из долгов.
– Сеня, ты оглохла?
Она и правда не заметила, когда Ирина успела подвести свой монолог к логическому завершению и ждала теперь хоть какой-то реакции со стороны Вишневецкой.
– А?
– Про препода нового слышала?
– А что с ним?
За размышлениями она совсем потеряла нить разговора. Такое с ней случалось частенько, что вызывало в людях раздражение. Иру эта особенность скорее веселила, и к отстраненности Есени она всегда относилась флегматично, проявляя немереное терпение.
– Ты чем слушала? – со смехом отозвалась она, – молодой, говорят, красивый.
– Какая разница? – без доли интереса сухо проворчала Есеня, – Будь он старым и уродливым, долги бы никуда не делись.
Молодость и красота не давали никаких гарантий, что человек будет готов пойти на диалог. Отчего-то казалось, что возраст нового преподавателя сыграет против нее и щедро отсыплет еще больше проблем в багаж Вишневецкой. Если бы только в тот момент сама Есеня осознавала, насколько была близка к правде.
Манеж натружено гудел, словно пчелиный улей. На дорожках осваивались первокурсники, едва перебирая ногами по резиновому покрытию. В центре зала синхронно отрабатывали упражнения разношерстные группы. Свистели свистки, клацали тренажеры, голоса гулким эхо уносились под купол. Последняя попытка проникнуть сюда для Есени закончилась полным провалом: Станислав Георгиевич отчалил в очередной бесконечный больничный, а ей оставалось только бестолково носиться по залу в поисках преподавателя, сжимая в руках проклятую хвостовку. В тот момент она надеялась отделаться рефератом и сдачей каких-нибудь прыжков в длину. И надежда эта теплилась в ней до тех пор, пока Есеня не решилась представиться новому преподавателю.
Ира, пожелав удачи, удалилась в раздевалку, Вишневецкая же задалась целью познакомиться до начала занятий, чтобы успеть описать свою ситуацию и вывалить на преподавательский стол весь длинный список из причин и оправданий. Весьма опрометчиво. Или крайне предусмотрительно.
Первой она умудрилась разглядеть его широкую спину и затылок с ежиком темных волос. Пока он сидел, казался совсем безобидным, но стоило только встать и повернуться, как у Есени перехватило дыхание.
– Вишневая? Вот ведь неожиданность.
Знакомый голос, знакомое лицо, знакомые насмешки и до боли осточертевшая кличка, которую она не слышала без малого лет пять. Тело в ответ на реплику конвульсивно дернулось, а глаза медленно проследили путь от искривленных в хищной улыбке губ к прищуренным по-лисьи глазам. У Вишневецкой язык прирос к верхнему ряду зубов, упрямо отказываясь шевелиться.
Миронов Даниил Александрович. Есеня его помнила еще с той пыльной давности, когда посещала спортивную школу и подавала слабые надежды однажды стать мастером спорта по спортивной гимнастике. Когда к имени Дани еще не приставляли в уважении отчество, а сам он без проблем мог оседлать брусья, Миронов называл еще зеленую Сеньку вкусным «Вишневая» и не упускал при этом ни одной возможности напомнить о том, какое она на самом деле неповоротливое бревно. Стоит ли говорить о том, что они никогда не ладили, и конфликты их ни на миг не утихали, пока однажды он внезапно не перестал посещать тренировки, да и сама Есеня не забила на гимнастику большой и толстый болт.
Ну ведь не будет же она умолять его поставить ей зачет? Все это просто дурное стечение обстоятельств. Это наказание. Да, точно. Ее личное наказание за лень и безалаберность. Иначе как объяснить, отчего из всех раздражающих Есеню людей судьба послала самого раздражающего:
– Ну ты и мудак, Миронов.
Сердце заторможено пропустило удар, чтобы затем с удвоенной силой начать проламывать ребра. Сене такой откровенной бывать доводилось редко, особенно с теми, кто был старше ее, даже если по факту те и правда заслуживали сказанного.
– Поосторожнее со словечками, Вишневая, я теперь твой преподаватель, – а он отчего-то на сказанное даже не обиделся, только ухмыльнулся в ответ.
– Ну вы и мудак, Даниил Александрович.
