И всё же я знала, что если смогу добраться до сути того, что чувствовала, то найду истину о себе, о мире, обо всем, что терзает и мучит нас без конца.
Джин Рис[1]
Мне всегда хотелось писать так, словно, когда выйдет книга, меня не будет. Словно я умру, и некого будет судить. Хотя думать, что истина проявляется лишь в смерти, – возможно, заблуждение.
Проснувшись, я первым делом сжимала в руке его член, напряженный со сна, и лежала так, словно цеплялась за ветку. Я думала: «Пока я держу это, я не пропала». Сейчас, когда я размышляю о смысле тех слов, мне кажется, я имела в виду, что больше было нечего желать – только сжимать в руке член этого мужчины.
Теперь он в постели другой женщины. Быть может, она делает то же самое – протягивает руку и сжимает его член. Я видела эту руку месяцами, и мне чудилось, что она – моя.
При этом я сама ушла от В. несколько месяцев назад после шести лет отношений. Мне надоело. А еще я так и не смогла променять свободу, отвоеванную после восемнадцати лет брака, на совместную жизнь, о которой он мечтал с самого начала. Мы продолжали созваниваться, время от времени встречались. Он позвонил мне однажды вечером, сказал, что съезжает со своей квартирки и будет жить с какой-то женщиной. Отныне у нас будут правила: звонки – только на его мобильный, встречи – только днем и только по будням. Почувствовав, что земля уходит у меня из-под ног, я поняла: возникла некая новая сущность. С этой минуты существование другой женщины захватило мое собственное. Теперь я мыслила только через нее.
Эта женщина заполнила мою голову, мою грудь и мое нутро, всюду следовала за мной, управляла моими эмоциями. В то же время это непрерывное присутствие заставляло меня жить в полную силу. Оно запускало внутренние механизмы, о которых я раньше не знала, пробуждало энергию и изобретательность, каких я в себе не подозревала, заставляло постоянно и лихорадочно действовать.
Я была во всех смыслах захвачена.
Это состояние отдаляло меня от повседневных забот и проблем. В какой-то мере оно делало меня недосягаемой для житейской обыденности. Но вместе с тем я лишилась и размышлений, на какие обычно наводят политические события и новости. Как бы я ни старалась, кроме самолета «Конкорд», который, едва взлетев, рухнул на гостиницу «Отелиссимо» в Гонессе, из лета двухтысячного года я ничего не помню.
С одной стороны было страдание, с другой – сознание, способное лишь на то, чтобы это страдание замечать и анализировать.
Мне было совершенно необходимо знать ее имя, фамилию, профессию, адрес. Я обнаружила, что эта информация, с помощью которой общество различает людей и которую мы легкомысленно считаем несущественной для истинного знакомства с человеком, на самом деле крайне важна. Только с ее помощью я могла вычленить из бесформенной массы всех женщин некий физический и социальный тип, вообразить тело, образ жизни, сформировать персонажа. И когда В. неохотно рассказал мне, что ей сорок семь лет, она преподавательница, в разводе, есть шестнадцатилетняя дочь, живет на авеню Рапп в VII округе, тут же возникла фигура в строгом костюме и блузке, с безупречной укладкой, сидящая за подготовкой к лекциям в полумраке буржуазной квартиры.
Число 47 приобрело странную материальность. Эти две цифры, огромные, мерещились мне повсюду. Теперь я ранжировала женщин исключительно по шкале времени и по стадии старения, признаки которого оценивала, сравнивая их со своими. Любая, кому можно было дать от сорока до пятидесяти, одетая с «элегантной простотой», одинаковой для всех жительниц элитных районов, становилась двойником другой женщины.
Я обнаружила, что ненавижу всех женщин-преподавательниц (даром что к ним принадлежали мои лучшие подруги, а когда-то и я сама), нахожу их слишком категоричными и непогрешимыми. И тут же оживали школьные впечатления: в старших классах я преклонялась перед учительницами и думала, что мне никогда не стать как они и не учить других. Теперь все они числились во вражеской части, и никогда еще название «учебная часть» не было так оправдано.
В метро любая женщина на пятом десятке с портфелем в руках была «ею», и смотреть на нее означало страдать. Ее безразличие к моему вниманию и сколько-нибудь резкий, решительный жест, когда она вставала с сиденья и выходила на станции (название которой я тут же мысленно отмечала), я воспринимала как отрицание моего существования, издевку со стороны той, в ком я всю поездку видела новую женщину В.
Однажды я вспомнила, как Ж. – сияющие глаза, копна кудрявых волос – хвасталась, что часто просыпается от оргазмов. И тут же на ее месте возникла другая женщина: я видела и слышала, как она источает чувственность, испытывает оргазм за оргазмом. Словно передо мной победно представала целая когорта женщин с исключительными сексуальными способностями, вроде тех, что высокомерно глядят с обложек летних выпусков женских журналов, – и я к их категории не принадлежала. Это пресуществление тел женщин, которые встречались на моем пути, в тело той, другой женщины совершалось постоянно: я «видела ее повсюду».
