Верховный жрец поднял окровавленные руки, ототвернулся от трупа и опустил их в серебряную чашу, полную душистой воды. Кровь завихрилась между плавающих в ней розовых лепестков, окрашивая их пурпуром и масляно поблескивая. Юный послушник опустился на колени перед царем и простер к нему руки. Царь наклонился и положил на его ладони большой овальный камень цвета червонного золота, но испещренный толстыми черными прожилками. Послушник отнес камень к трупу и опустил в зияющую рану, где прежде билось сердце девушки. Камень зарделся, засиял багрово-золотым светом, как фонарь демона, черные прожилки стали тоньше волосков. Послушник вынул камень, вытер куском шелка, вернул его королю и, пятясь, отступил в сумрак придела.
Второй послушник приблизился к верховному жрецу и низко поклонился. Он поднял красное церемониальное облачение и осторожно надел его на жреца через его лысую голову.
Царь дважды хлопнул в ладоши, прислужники подняли труп девушки с мраморного алтаря и унесли через длинный зал навстречу забвению.
– Так что же, Ахназзар? – властно спросил царь.
– Как видишь, государь, девушка была сильным экстрасенсом, и ее сущность напитает много камней, прежде чем истощится.
– И кровь свиньи напитает камень, жрец! Ты знаешь, о чем я спрашиваю, – сказал царь, устремив на Ахназзара пронзительный взгляд.
Лысый жрец низко склонился, не отрывая глаз от мраморного пола.
– Знамения почти все благоприятны, государь.
– Почти? Смотри прямо на меня! – Ахназзар поднял голову, собираясь с силами, чтобы посмотреть в горящие глаза владыки Ада. Его глаза заморгали, он попытался отвести их, но огненный взгляд Аваддона зачаровал, загипнотизировал его. – Объясни свои слова.
– Вторжение весной, государь, обещает быть успешным. Но есть опасность… небольшая, – поспешил он добавить.
– Где?
Ахназзар обливался потом. Он облизал сухим языком сухие губы.
– Не где, государь. Она в трех людях.
– Назови их.
– Опознать удалось лишь одного, остальные остались скрытыми. Мы их найдем. Того, кто известен, зовут Шэнноу. Йон Шэнноу.
– Шэнноу? Это имя мне неизвестно: он местный вождь или разбойничий атаман?
– Нет, государь. Он ездит один.
– Так как же он может быть опасен исчадиям Ада?
– Не исчадиям, государь, но тебе.
– Ты считаешь, тут есть разница?
Ахназзар побелел и смигнул пот с глаз.
– Нет, государь. Я просто хотел сказать, что он угрожает тебе как человеку.
– Я никогда не слышал про этого Шэнноу. Как он может мне угрожать?
– Ясного ответа нет. Но он последователь мертвого древнего бога.
– Христианин? – прошипел Аваддон. – Попробует убить меня любовью?
– Нет, государь. Я говорил про древнего темного бога. Он сражает разбойников и склонен к вспышкам неудержимого гнева. Есть даже некоторые признаки, что он безумен.
– В чем они заключаются? Если не считать религиозного идиотизма.
– Он странный, государь. Ищет город, который исчез с лица земли во времена Благословенного Армагеддона.
– Какой город?
– Иерусалим.
Аваддон усмехнулся и успокоенный откинулся на спинку трона.
– Этот город уничтожила приливная волна триста лет назад – великая матерь всех приливных волн. Тысяча футов кипящей океанской воды утопила это чумное место, возвещая царствие Владыки и смерть Иеговы. И что же Шэнноу надеется отыскать в Иерусалиме?
– Мы не знаем, государь.
– Так почему он опасен?
– На всех магических таблицах и во всех пророческих снах его линия пересекает твою. Вы связаны кармой. То же относится и к остальным двоим. Каким-то образом Шэнноу соприкоснулся – или соприкоснется – с жизнями тех двоих, кто может повредить тебе. До сих пор мы не сумели их опознать, но сумеем. Пока же они кажутся тенями позади Иерусалимца.
– Шэнноу должен умереть… и скоро. Где он сейчас?
– Сейчас он в нескольких месяцах пути отсюда к югу и приближается к Ривердейлу. У нас там есть человек, Флетчер. Я извещу его.
– Докладывай мне обо всем, жрец.
Когда Ахназзар, пятясь, покинул своего монарха, Аваддон поднялся с черного трона и подошел к высокому стрельчатому окну, за которым простирался Новый Вавилон. На равнине к югу от города собиралось войско исчадий Ада для похода во имя Кровавого Пира. К зиме новые ружья будут розданы, и исчадия начнут подготовку к весенней войне. Десять тысяч человек под знаменем Аваддона хлынут на юг и запад, чтобы предать новый мир в руки последнего, кто уцелел после Падения.
И они предостерегают его против какого-то полоумного?
Аваддон вскинул руки:
– Приди ко мне, Иерусалимец!
Всадник остановил коня на гребне лесистого холма и оглядел расстилавшуюся внизу пустынную равнину, пологими волнами уходившую к горизонту.
И никакого знака, что Иерусалим близок, и нигде не видно темной, сверкающей алмазами дороги. Но ведь Иерусалим всегда был где-то впереди, манил в ночных сновидениях, дразнил обещанием, что отыщется где-то на пуповине черной дороги.
Разочарование исчезло, едва возникнув, и он перевел взгляд на дальние призрачно-серые горы. Не там ли найдет он знак? Или же дорога давно заметена прахом веков, скрыта под длинными травами истории?
Он отбросил сомнения. Если этот город существует, Йон Шэнноу найдет его. Сняв широкополую кожаную шляпу, он утер вспотевшее лицо. Близился полдень, и он спешился. Мерин серой масти со стальным отливом стоял неподвижно, пока хозяин не закинул поводья ему на шею, а тогда нагнул голову и принялся щипать стебли сочной травы. Его хозяин порылся в седельной сумке, вытащил свою древнюю Библию, сел на землю и неторопливо перелистывал золотообрезные страницы:
«И сказал Саул Давиду: не можешь ты идти против этого Филистимлянина, чтобы сразиться с ним; ибо ты еще юноша, а он воин от юности своей».
Шэнноу пожалел Голиафа, ведь бедняга был обречен. Храбрый великан, готовый на бой с самым грозным воином, вдруг увидел, что его противник – почти ребенок, без меча и панциря. Победи он, так стал бы всеобщим посмешищем.
Шэнноу закрыл Библию и бережно убрал ее в седельную сумку.
– Пора снова в путь, – сказал он мерину, сел в седло, подобрал поводья, и мерин начал неторопливо спускаться по склону. Взгляд всадника впивался в каждый валун, в каждое дерево, в каждый куст и кустик. Они окунулись в прохладу долины. Шэнноу натянул поводья и, повернувшись лицом к северу, глубоко вдохнул душистый воздух.
Из куста выпрыгнул кролик, и мерин шарахнулся. Шэнноу увидел, как зверек исчез в траве, поставил длинноствольный пистолет на предохранитель и опустил в кобуру пояса. Он почти не помнил, как выхватил его. Наследие долгих лет вечных опасностей – быстрые руки, верный глаз и тело, опережающее мысли.
Не всегда благо… Шэнноу знал, что ему никогда не забыть непонимающие – ничего не понимающие! – глаза ребенка, когда свинцовый шарик разорвал его сердце. Не забыть, как щуплое тельце упало на землю мертвое. Три разбойника в тот день. Один застрелил лошадь под Шэнноу, двое других кинулись на него с ножом и топором. В несколько секунд он разделался со всеми тремя, и тут движение у него за спиной заставило его вихрем повернуться и выстрелить. Ребенок умер, даже не вскрикнув.
