Вечернее июньское солнце освещало сквер. Дети катались на самокатах, пенсионеры на лавочках увлеченно строили предположения во сколько на самом деле обошлась реконструкция площади. У переносного киоска с мороженым молодежь громко обсуждала предстоящий концерт: в десять часов ожидалось выступление кавер-групп из Иваново, Кинешмы и Ярославля. У Красных рядов тянулись палатки выставки-продажи «Город мастеров», трепещущие от ветра, как натянутые нейлоновые паруса.
Дарья вышла из такси и оглядела площадь. Деревянные скамьи перед высокой сценой заполнялись людьми. На само́й сцене расставленные полукругом ряды стульев пустовали. Пустовало и место за черным роялем.
«Забавно: никто и не подозревает, что очень скоро всех здесь накроет невидимым шатром, сотканным из гениального музыкального полотна. Другое измерение возьмет в плен житейскую суету и сконцентрирует на кончике дирижерской палочки дыхание времени. И я причастна к этому таинству… Хорошо, что мое имя в афише не указали: Альберт Игоревич выполнил договоренности. Надеюсь, меня никто не узнает. Главное, общения с прессой избежать. Отыграем, сразу ухожу!»
***
За день-два до выступления она обычно погружалась в состояние, которое сама называла «междумирьем». Внутри невидимый метроном отсчитывал часы до выхода на сцену. Дарья проваливалась в созерцательное состояние: временами в голове звучала то одна, то другая тема из произведений, входящих в программу концерта. На них наслаивались ощущения, обладающие вкусами, ароматами, цветом: своеобразные мерила выбора трактовки исполнения. Выкристаллизовывалось ви́дение того, как именно надо преподнести то или иное произведение в зависимости от внутренней наполненности.
О пианизме Дарьи Мухиной писали, что он непостижимым образом рисует в воображении слушателей объемные картины, причем, каждый видит что-то свое. Дарья статей о себе не читала; она вообще панически боялась давать интервью: обязательно задавали этот треклятый вопрос!
– Скажите, Дарья, в чем ваш секрет: как вам удается настолько вовлечь зрителей в миры вашего самобытного исполнительского мастерства?
Дарья терялась, начинала мямлить: ну, не понимает она, как, не вызвав недоумения, объяснить, что буквально осязает уникальность стилей каждого композитора? Иоганн Себастьян Бах представлялся гигантским акведуком, по разветвлению желобов которого текло расплавленное золото. Моцарт мерцал мириадами спрятанных в раковинах на дне океана перламутровых жемчужин. Шопен то благоухал крупной пятилепестковой сиренью, то заливался соловьиной трелю в вечернем парке.
Сегодня под пальцами Дарьи рояль ударит тревожным колокольным набатом; ее игра вознесет на вершины гор, чтобы показать, как из бесконечной прорези между морем и небом восходит пылающее солнце; заставит совершенно разных людей видеть смутно знакомые лица и лики; разобьет об острые скалы опустошения и возродит дуновением бриза, отдающего слабым запахом водорослей.
Дарья прекрасно знает, как добиться такого звучания, она делает это мастерски. Это гораздо легче, чем совладать с животным страхом, сковывающим наручниками по рукам и ногам при одной мысли о муже.
***
Дарья пересекла площадь и мельком взглянула на большой экран перед торговыми рядами, на котором менялись кадры. По широкой Волге в солнечных бликах скользил круизный теплоход. Следом с высоты птичьего полета развернулась панорама Кинешмы: из густого осеннего тумана выплыла выдвинутая к береговому откосу белокаменная пятиярусная колокольня, и кажется, что держит она за руки Успенский и Троицкий соборы, соединяясь с ними в дружный хоровод; изогнулся дугой Никольский мост через Кинешемку; засияла огнями новогодняя елка на заснеженной площади Революции.
«Почти такую же гигантскую елку год назад во дворе нашего загородного дома поставил Гера. Помню его довольный вид, когда гости называли ее “Кремлевской”. Пижон! Ненавижу… – Дарья резко остановилась, достала из сумки бутылку с водой и сделала глоток: – Как заезженная пластинка: Гера-Гера… Не хватало еще из-за него настрой потерять. – Она протиснулась между хохочущими парнями и заспешила к торговому центру: – Сначала переоденусь в концертное платье. Потом кофе, кофе и, еще раз, спасительный кофе».
***
Они сидели за столиком летнего кафе. Теплый ветер разносил по бульвару сыроватый речной запах. Дмитрий вытер салфеткой измазанный кремом нос дочери и посмотрел на часы:
– Так, Данька, заканчивай сеанс чревоугодия: мне еще надо с потенциальным заказчиком пересечься.
Дана нахмурилась:
– Папка, ты можешь хотя бы в День города о своей работе не думать?
– Не бурчи. Всего лишь деловой ужин.
– Вот! – торжествующе воскликнула Дана, – «деловой», значит по делу, а не просто потусить.
– «Потусить» – это про вас с Петром. Кстати, что-то я его на твоем выступлении не видел?
Дана с шумом втянула коктейль из трубочки:
– Я его не приглашала.
– Почему?
– Строит из себя умного: сказал, что я «Лебедя» Сен-Санса1 слишком быстро играю.
– Да, вроде, ты сегодня хорошо все пьесы исполнила.
– Вот именно! – Дана смачно рыгнула.
– Данька! – одернул ее отец.
– Что естественно, то не безобразно, – парировала дочь.
– Это кто ж тебя такое сказал?
– Твой Петр.
– Эх, иногда жалею, что слишком многое тебе позволяю.
Дана похлопала отца по плечу:
– Поздно, папочка, перевоспитывать меня: твоя дочь давно уже не ребенок.
Дмитрий усмехнулся:
– Да? А сладкое уплетаешь, как маленькая.
– Эту невинную слабость я решила взять с собой во взрослую жизнь.
Дмитрий жестом пригласил официанта, расплатился, встал, надел пиджак:
– Инструмент не забудь.
Дана допила второй стакан коктейля, запихнула в рот пирожное и захлопала длинными ресницами:
– Папуль, я так устала. Понесешь саксофон?
Дмитрий сделал серьезное лицо:
– Я предлагал его в машине оставить? Предлагал. Не послушала отца, вот и неси свой домик, взрослая улитка.
Дана фыркнула:
– Ну, и понесу, – встала и, покряхтывая, надела на плечи внушительных размеров коричневый кожаный короб.
Когда они шли по Волжскому бульвару, в портфеле у Дмитрия зазвонил мобильный.
– Не бери: опять тебя от меня отвлекут! – взмолилась Дана, сложив ладони лодочкой. Дмитрий принял вызов:
– Добрый вечер, Альберт Игоревич, – и поднес губам указательный палец левой руки, предвосхищая следующую реплику дочери.
– Голубчик, Дмитрий Алексеевич, выручайте, – жалобно отозвался в трубке Бескрайних. – Вы на машине?
– Да, на Рылеевской припарковался. А что случилось?
– О, вы меня премного обяжете, если выполните одно деликатное поручение. Так неудобно вас беспокоить, но подвела меня моя поясница.
– Что конкретно требуется?
– Вы сейчас где?
– По Волжскому идем в сторону площади Революции.
