Я прислонился к дереву и пытался отдышаться.
Чертовы четыреста метров, дались тяжело. Даже смешно, раньше бы и не обратил внимания. А сейчас запыхался, и идти тяжело, не то что бежать. Приклад ружья впился в бок, напоминая о том, что хватит отдыхать, время не ждет.
Раздался лай собаки, а после звук выстрела и уже визг, полный боли, а после еще один – и тишина.
– Вот суки, Тоньку-то за что?
Она безобидная, только лаять и может, «Гринписа» на вас нет, живодеры. До лагеря, значит, добрались, скоро и здесь будут. Интересно, сколько народа там, четверо или двое, если двое, есть шансы. Разделятся: один в одну сторону, другой в другую. И шансы повысятся, что следы пропустят. Из лагеря четыре пути, назад вы не пойдете, вы оттуда пришли, слева река, где как раз я и мыл золотишко, берега крутые, хоть и пологий спуск рядом, но глубина большая, да и течение сильное, должны понять, что я туда не сунусь. Правда, и следов моих там много, натоптал, но они все в лагерь ведут.
Откинувшись от дерева, я захромал, аккуратно ставя негнущуюся ногу, стараясь оглядываться и подмечать любые изменения.
Да, бегун я так себе, а точнее, и вовсе не бегун. Полтора километра – и выйти к реке, там каменистые пляжи, да и дно такое же. Течение слабое, и глубина небольшая, доковыляю и все, я ушел. Потом из тайги надо будет выбраться, но это позже.
– Вон он, – услышал я крик, и рядом в дерево ударила пуля, в меня же прилетела только щепа.
Вот засранец!
Я нырнул за дерево. Ты сначала стреляй, потом ори, дурак громкий. Тихонько выглянув, я увидел, что один опустил ружье вниз, а рядом второй схватил его за руки и что-то выговаривал, показывая в мою сторону, причем весьма зло и экспрессивно.
О, точно живым взять задумали. А что, я явно что-то да намыл, и они это хотят получить, и если получится взять меня живым, я парень добрый, обязательно поделюсь, особенно если начать пластать меня на куски. Почему бы и нет, деньги лишними не бывают. Откуда только вы, охотнички, взялись-то на мою голову? Я же все проверял, нет тут рядом ничего, единственное…
А, сука, вы, наверно, по реке на технике идете, выворачивая все русло. А вас отправляют вперед все проверить.
Тихонько я поднял ружье и прицелился в того, что по мне стрелял.
Бах! Раздался крик, и мужик, держась за ногу, рухнул, другой же ушел в сторону.
– Мда уж, – попал, правда, не туда. Целился в пузо, угодил в ногу. Но и так сойдет. Прицел, что ли, сбился, надо будет учитывать. Пора поторапливаться.
– Ах ты ж, я тебе глаз на жопу натяну! Сволочь! Урод! – раздавались крики раненого.
Какой ты голосистый, все не заткнешься, будь потише, думать мешаешь, хотя, если бы не ты, черта с два я бы от речки смог уйти. Я издалека услышал твой голос, так что ладно, кричи сколько влезет.
Их все-таки четверо, иначе бы по двое не ходили, хреново. Сейчас еще двойка подойдет, один будет меня держать на мушке, иногда шугая, а двое пойдут в обход, может, с одного бока, может, с другого, а какая разница. Меня прижмут и задавят. Надо сейчас пытаться вырваться, пока есть шанс.
Выглянув из-за дерева, я прицелился в сторону, откуда шли крики и ругань в мой адрес, и нажал спусковой крючок, грянул выстрел – и, не дожидаясь ответной реакции, я шмыгнул за другое дерево, стараясь пригнуться.
Твою мать, как неудобно-то с негнущейся ногой. Заработал на операцию, ага, а начиналось-то все красиво и легко. Сколько там у меня в тайничке золота, килограмма три, и всего за два месяца. Эх, три-четыре года – и я собрал бы сумму, может быть, и раньше, только сезоны короткие, да и не выдержишь все время в холодной воде. Всего-то двадцать миллионов, тьфу, семечки.
О, впереди речку слышно.
– Бах! – стеганул выстрел по моим ушам. Удар в поясницу, боль – и я кубарем лечу на землю.
И скатываюсь на самое дно оврага, корни обдирают тело, больно шевелиться.
Вкус крови во рту, все, добегался. Накопил на операцию с целителями.
Ля, какая прелесть.
Из-под крон зеленых деревьев я вижу голубое небо с белыми воздушными облаками, какое оно красивое.
– Куда он делся, он не мог уйти, я же видел, что попал.
– Заглохни, баклан! Вон кровь, здесь где-то шухарится бажбан, аккуратно, не хватало еще маслину поймать.
– Вон он, в овраге валяется. – указал один из голосов.
Я голову не могу повернуть, хорошо хоть, правая рука работает, плохо, хреново, но работает.
– Что же ты от нас бегаешь, а бажбан, нет чтобы проявить уважение? Много золотишка-то намыл, давай делись с честными людьми, тебе оно уже не надо, а нам пригодится, – раздался веселый смех.
Перед глазами все плывет, только силуэты вижу. Вот и все, вот и все!
– Ну, где? Только сказки нам не рассказывай, видели мы твой лагерь, сколько ты здесь, три-четыре месяца. Где золото, тварь? – И меня пнули, прострелила боль. Еле сдержал крик. Твари, какие же вы твари, нелюди.
Раз.
– От… отс… – не могу говорить, только какой-то сип, боль, все как в тумане.
– Что он там базлает, ни хрена не слышно.
Два.
Один из силуэтов нагнулся.
Три.
– Ну, говори, где золотишко-то?
– От… Отс… Отсоси, – я наконец-то смог ответить.
Четыре.
– Да он издевается, черт помойный, над нами.
Рука уже почти не слушается, но я все-таки смог разжать пальцы и немного вперед катнуть предмет с ребристой поверхностью, именуемый в народе лимонка или граната Ф1.
Пять.
– Черт! А-а-а.
Бах, боль, темнота.
Сидя на поваленной березе, я размышлял о случившемся и пытался собрать мысли в кучу, которые до этого раскидал.
– Ну что же, Александр Кащапов, он же Кащей, что делать будем? Или лучше поинтересоваться у Яромира сына Велерада, внука Деяна, правнука Рознега и еще раз пять или шесть своих пра-прародителей?
И это все один и тот же человек, как замечательно.
Воздев к очам, длани свои.
– Тьфу, твою же душу. Какие очи, какие длани. Что я несу? Главное, трястись эти длани перестали, и то хорошо.
Хотя, когда только пришел в себя, озноб был жуткий, и колотило меня нещадно.
А перед взором силуэт сокола сквозь деревья виднелся. Когда зрение пришло в норму, понял, что это не сокола полет, а прыжки глухаря с ветки на ветку, да еще и толстого такого, я бы даже сказал, откормленного. Да и, оглядевшись, подумал, что странность сплошная вокруг, а не лес. Чувствовалось лето, а трава рядом желтая, сухая была, местами осыпавшаяся прахом, да и деревья такие же с порыжевшими и опавшими листьями, а ближние и вовсе без них. Черные и сухие стволы деревьев вокруг, словно высушенные, а вот на земле недалеко парочка трупиков животинок лежала. Только глухарь беззаботно прыгал с ветки на ветку.
Явно не в доброе место занесло, хотя для Кащея, может быть, самое оно.
Когда выбрался из оврага, пару десятков метров прошел по такому же лесу, а потом вдруг как будто граница была между жизнью и смертью. Один шаг – и я в абсолютно живом и нормальном лесу. Оглянувшись, видел пятно мертвого леса вокруг оврага, из которого выбрался, словно кто-то обвёл его огромным циркулем, и все, что было в этом круге, умерло. Лишь несколько пичуг, не обращая внимания, пролетели это пятно насквозь, уносясь дальше в лес.
