Эта книга, воспоминания Ольги Владимировны Шлезингер, в замужестве Поповой – вторая часть ее мемуаров. В отличие от первой, эту книгу она не готовила к публикации, и воспоминания не структурированы. Она писала их в возрасте 93-х лет, и из-за плохого зрения не имела возможности перечитывать написанное. Поэтому в тексте часто встречаются повторы, неточности, несколько раз она возвращается к одним и тем же событиям, некоторые моменты не поясняет. Тем не менее, текст публикуется полностью, в том виде, в котором был написан, и только деление на главы я добавила от себя, для более легкого восприятия воспоминаний. В сносках даны уточнения, а также информация о родственных связях. Фотографии взяты из семейного архива.
Ольга Владимировна Попова – моя прабабушка. Ее младшая дочь Ольга, о рождении которой упомянуто в этой книге – моя бабушка, а ее младшая внучка, Татьяна, о которой тоже идет речь – моя мать. Ольга Владимировна в тексте этих воспоминаний выражает надежду, что все, написанное ею, будет интересно ее внукам и правнукам. Тетрадь воспоминаний долго хранилась в семейном архиве, но к ней не было доступа. Сейчас я, найдя ее, решила опубликовать эти воспоминания так же, как и первую часть, потому что я уверена, что они имеют ценность не только для ее прямых потомков, но и для других людей, интересующихся историей и желающих узнать о перипетиях XX века из первых уст.
Многие эпизоды ее жизни не вошли в эту книгу. Истории о своем детстве, которые Ольга Владимировна рассказывала моей маме – о том, как она тяжело болела, и ее отец каждое утро, уходя на службу, спрашивал, что ей принести: в те дни все сомневались, доживет ли она до вечера. И она каждое утро просила у папы куколку, и каждый вечер, приходя домой и застав дочку живой, он вручал ей куколку. Она выздоровела, и в результате этого у нее образовалась целая коллекция кукол. Или о том, как они ели шоколадную соломку – что-то вроде пористого шоколада. Или о том, как их бонна говорила собаке на иностранном языке: «Буян, идите вон», и собака уходила, чего не случалось, когда ей говорили ту же фразу по-русски. Или легенду про то, что в семье была черноволосая кукла Таня, и когда родилась старшая дочь, беленькая, ее назвали Ольга, с отсылкой к «Евгению Онегину». Это может объяснить, почему ее родители Владимир и Лидия назвали младших детей своими именами, а старшую – Ольгой.
Но все же многое другое, что на момент написания вспомнила Ольга Владимировна, вошло в эту книгу, и я уверена, что читателям будет очень интересно перенестись в другую эпоху, а точнее – в разные эпохи. Ольга Владимировна родилась в 1880 году, а воспоминания писала с 3-го января 1973 года по 27 февраля 1974 года, и в этой книге читатель найдет как воспоминания самого раннего детства, так и революционные события, и жизнь семьи в 20-30-е годы, и описание быта Ольги Владимировны на момент написания мемуаров, т. е. в начале 70-х годов.
Рукопись воспоминаний
Воспоминания моей прабабушки передают не только черты эпохи, но и показывают, какой разной бывает жизнь – даже жизнь одного человека. Я набирала их для публикации с большим интересом, и уверена, что читатели тоже оценят слог Ольги Владимировны, ее наблюдательность и волю к жизни, и получат удовольствие от прочтения.
Ольга Югова
3/I 1973 г., среда, 9 ч. 3 м. вечера
Дом, в котором мы с Сережей1 поселились, принадлежал какой-то организации, конечно, не помню, какой. Даже не помню, как улица-то наша называлась. Помнится, что дом был угловой и двухэтажный. Внизу помещались разные магазины, а наверху над каждым магазином и ателье – квартиры для их владельцев или для тех, кто там работает.
Случайно наша комната оказалась не нужной, и нам ее очень охотно и недорого сдали с тем условием, что мы ее освободим, когда она понадобится этой организации. Сережа снял ее, как только я телеграфировала из Ялты, что я выезжаю в Одессу и согласна венчаться. Комната была изолированная, вход из общего длинного коридора, большая, в два окна, но, конечно, без мебели. А еще до моей телеграммы он получил от моей неродной бабушки, вдовы брата родной бабушки Ивана Степановича Бессонова, Лидии Яковлевны Бессоновой, помнится, 100 рублей для приобретения предметов первой необходимости. Она уже списалась с Сережиным отцом, между ними вопрос о нашей свадьбе уже был решен. Вообще, они между собой подружились, поставили все точки над i, чуть ли ни весь наш бюджет уже рассчитали, и бабушка Лидия Яковлевна Бессонова обещала вносить регулярно и свою лепту в наш бюджет. Об их переписке мы узнали уже позднее. На полученные деньги Сережа и приобрел кое-что, так что к моему приезду в Одессу у него уже была снята комната и куплена кое-какая обстановка и посуда.
Сережа был, конечно, человек непрактичный – и это очень отразилось на его покупках. Он купил маленький, очень приличный письменный столик, ломберный стол, чтобы можно было и в винт поиграть, и пообедать на нем же (он думал, что это очень практично: сразу, так сказать, двух зайцев бьет, один стол будет ходить по мере надобности в двух упряжках). Зато с полуторной, очень подержанной кроватью ему не повезло: стоило только на нее сесть или лечь, как ножки ее разъезжались, и серединка ложилась на пол. Хотя он и подпер эту серединку не помню уж чем – чемоданом, или сундучком со всеми его инструментами (пилками, стамесками и прочим), но я этой кровати не доверяла и предпочитала спать на полу в уголке у противоположной стены на подстилочке. В общем, «невесту молодую» не клали на «брачную постель».
Портрет Сергея Васильевича Попова в детстве
Неудачно купил он и стулья (не помню, 2 или 3), венские, очень подержанные. Один имел тенденцию опрокидываться назад, как только кто-нибудь покушался на него сесть, а другой вообще валился во все стороны, так что мы садились на табуретки, а стулья существовали в комнате просто «для мебели» около письменного столика. Зато табуретки по полтиннику штука были очень устойчивы, удобны, и вообще во всех отношениях соответствовали своему назначению. Не было случая, чтобы которой-нибудь из них пришло в голову не то что валиться, но даже и крениться в какую-нибудь сторону. О табуретках и сейчас вспоминаю с удовольствием. В общем, мы устроились достаточно сносно и совсем было «зажили», но тут развернулись события 1905-го года.
Помнится мне, что наш дом был угловой, и как раз перед ним и стоял казачий караульный пост, что-то человека три вооруженных верховых. Временами начиналась на улице стрельба. Тогда мы выключали свет и устраивались в углу комнаты. У нас наружная стенка была очень умно устроена: по размеру в ней следовало бы сделать три окна, но было всего два, и то с очень маленьким промежутком между ними. А дальше шла стенка уже без окна и образовала очень удобный угол. Сережа там протащил проволоку, по которой свободно двигалась занавеска, разделявшая комнату на две части. За занавеской помещалась кровать, водопроводная раковина, под раковиной помойное ведро, очень небольшой некрашеный кухонный шкафчик с посудой, а на нем керосинка. Этот столик-шкафчик был маловат, но зато он был новенький, чистенький, куплен в магазине и стоил всего около трех рублей. Сережа купил его вместе с табуретками, и это была удачная покупка. В углу без окон мы чувствовали себя в безопасности: надеялись, что если какая-нибудь шальная пуля и залетит в комнату, то через окно; стенку-то с улицы она не пробьет, застрянет в ней, стены дома были солидные.