Руки доктора и пол залиты кровью.
Эмма сжимает мою руку так сильно, что не уверен, смогу ли выйти из комнаты, оставив конечность при себе. Она кричит, и я вздрагиваю, будто от пронизывающего порыва ветра.
– Вы не можете дать ей что-нибудь? – спрашиваю я, все еще ощущая дрожь.
– Слишком поздно, – говорит доктор, взглянув на нее. – Еще немного, Эмма.
Она стискивает зубы и снова тужится.
– Вот так, – ласково продолжает доктор, протянув руки.
Почему она не согласилась на эпидуральную анестезию? Я предлагал. Сейчас бы она очень пригодилась.
Я врач, хотя так и не закончил образование и не занимался медициной, потому что знал, что меня всегда звала робототехника и искусственный интеллект. Единственное, в чем я уверен – я бы точно не смог работать акушером. Для таких моментов нужны стальные нервы.
Эмма снова тужится, и по комнате разносится крик, звонкий и чистый, – самый лучший звук, который я когда-либо слышал.
Доктор, крепко держа ребенка, показывает его Эмме.
Ее глаза наполнены слезами, грудь вздымается, и она, обессиленная, опускается обратно на кровать. За все то время, что я ее знаю, я ни разу не видел ее такой счастливой. Да и сам таким никогда не был.
– Поздравляю, – говорит доктор, – у вас девочка.
Он передает ребенка ожидающей группе врачей и лаборантов, чтобы те провели необходимые тесты.
Наклонившись, я обнимаю Эмму и целую ее в щеку.
– Я люблю тебя.
– Я тебя тоже люблю, – шепчет она в ответ.
Медсестра кладет ребенка Эмме на грудь, и та пододвигает ее поближе.
На лице Эммы я вижу облегчение. Она волновалась, что ребенок родится с дефектами, явившимися следствием радиации, которой Эмма подверглась в космосе.
Поначалу я тоже так думал. Но доктора заверили нас, что с ребенком все будет в порядке по нескольким причинам. Во-первых, новые челноки, созданные НАСА, гораздо лучше защищены от радиации, чем те, что были изготовлены десятилетия назад. Во-вторых, наша дочь была зачата спустя несколько месяцев после того, как мы вернулись с Битвы на Церере. И Эмма, и я сам – как и вся остальная команда – по приземлении прошли биологическую изоляцию. Там над нами проводили процедуры, чтобы улучшить плотность костей, и антирадиационную терапию.
Когда мы узнали, что Эмма беременна, Идзуми и остальные врачи провели все тесты на свете и показали нам результаты. Но Эмма все равно волновалась. Впрочем, мы оба, подобно всем родителям первенца. Теперь, по-видимому, они были правы: наша дочь здорова и прекрасна. Мы решили назвать ее в честь матери Эммы – Эллисон.
– Добро пожаловать в этот мир, Элли, – шепчет Эмма.
* * *
Крик эхом разносится в ночи. Радионяня возле кровати Эммы практически вибрирует, заполняя нашу спальню громким звуком. Жена перекатывается на бок и смотрит на сине-зеленую картинку прибора ночного видения.
Элли лежит на спине в центре своей кроватки, туго запелёнатая. Ее лицо искажено криком, ротик раскрыт, и она плачет не переставая. У меня не укладывается в голове, как такой маленький ребенок может так громко кричать.
– Я разберусь, – бормочу я, садясь и сбрасывая ноги с кровати.
– Нет, – Эмма берет меня за руку. – Тебе завтра рано на работу.
– Согласен, но я все равно разберусь.
Поцеловав ее в лоб, я подтягиваю одеяло повыше. Ей необходимо отдохнуть.
Последний месяц измотал нас обоих, но больше всего досталось Эмме. Теперь ее очередь расслабиться.
Спотыкаясь, я захожу в детскую и вынимаю Элли из ее колыбельки. Прижав к груди, я покачиваю ее, ходя туда-сюда. У Эммы это получается лучше. У нее певучий голос, и она точно знает, что говорить. Я же напоминаю жуткую марионетку, пытающуюся успокоить ребенка, повторяя «Все в порядке… все хорошо». Я даже песен не знаю.
В дверях появляется Оскар и шепчет:
– Сэр, я могу помочь?
У него много умений, но ничего подобного в их число не входит. Я не осуждаю – в числе моих навыков такого тоже нет.
– Нет, все в порядке.
Усевшись в кресло-качалку, я начинаю тихо раскачиваться, в то время как Элли невинно смотрит на меня своими голубыми глазами, возможно, даже с некоторой толикой любопытства. Я вкладываю свой указательный палец в ее маленькую ладошку и жду. Секундой позже ее пальчики обхватывают его. Улыбнувшись, я с восхищением смотрю, насколько она маленькая и хрупкая. Насколько она чиста, настолько грубый и смертельно опасный мир ее ждет.
До рождения Элли у меня был целый список беспокойств. Теперь осталось только одно: она. Я понимаю, что все родители беспокоятся о мире, который ждет их ребенка, но мир, в который мы принесли Элли, испытывает кризис, разрываясь между ежедневной борьбой и войной, о которой мы знаем только, что она идет.
Миллиарды умерли во время ледникового периода, известного как Долгая Зима. Спаслось только девять миллионов. Когда лед распространился по Земле, уцелевшие собрались в последних обитаемых областях, построив огромные лагеря для беженцев. Хоть Долгая Зима и закончилась, мы все еще живем в лагерях, несмотря на то, что растет движение за то, чтобы вернуться на родину и начать все с начала.
За ежедневными хлопотами маячит угроза, о которой мало говорят, но никогда не забывают: Сеть. Некоторые считают, что инопланетная сущность, принесшая Долгую Зиму, ушла навсегда. Но я не могу в это поверить.
Если Сеть вернется, она должна будет нас прикончить, должна будет развязать войну ради окончания всех войн. Я хочу быть к этому готовым. Это моя работа, и кроме того, теперь я отец.
* * *
Когда Элли наконец-то снова засыпает, за окном еще темно. Мне стоит лечь обратно в постель, но я слишком взвинчен. Слишком тяжело быть без работы столько месяцев.
В своем офисе – укромном уголке нашего обиталища – я проверяю электронную почту и просматриваю ленту новостей.
