Сколько раз меня посылали в колхоз во время учёбы в Саратовском университете, теперь уже не могу вспомнить. Общая практика была такая, что посылали два раза в году: на месяц за счёт летних каникул, в качестве трудового воспитания, и на месяц за счёт учёбы, которую потом приходилось отчасти сокращать, отчасти увеличивать количество часов в день, чтобы нагнать программу. И то, и другое не могло кому-то понравиться, но за отказ могли и выгнать из универа.
Однако за 5 лет обучения всё же 10 раз я в колхозе точно не был. На первом курсе я был в спортивной секции (водные лыжи) и, кажется, точно не помню, в спортивный летний лагерь поехал вместо колхоза… хотя, может быть, всё же и после него. А кончилось моё пребывание там аппендицитом, везли на катере 40 км в Саратов, оперировали, и, возможно, осенью я тоже из-за этого не ездил. Это уже, возможно, минус два. Далее, после 4 курса были военные лагеря в Бресте, как окончание обучения на военной кафедре. Тоже, может быть, не после колхоза, а вместо него. А пятый курс был на большую часть устроен в виде практики. Для меня она проходила в Рязани. Возможно, я туда уехал и избежал осеннего колхоза тоже. Ну и после пятого курса, получив диплом, вряд ли кто мог заставить туда поехать, разве что тех, кто поступил в аспирантуру. У меня была рекомендация в аспирантуру, но там не было мест. Получается, что, возможно, это было всего четыре раза? Нет, минимум пять, был ещё колхоз перед первым курсом. Довольно подло устроенный: отправили ещё до результатов экзаменов и зависящего от них конкурса на поступление. Т.е., получалось, кто не поступил, тоже должен был ехать. Но кто откажется? Ведь отказавшихся точно не приняли бы! Да, значит, пять раз… или, скорее, больше. Ведь все перечисленные отмазки могли быть – и могли не быть.
Вспомнить трудно ещё и потому, что большая часть колхозов была одним и тем же энгельсским совхозом. Так что они частично совпадали и по организации работы там. На прополке лука я точно был не один раз, а два или три. На уборке помидоров тоже, наверное, пару раз.
В общем, имеет смысл вспомнить, что вспомнится, независимо от конкретного времени. Общий временной интервал был такой: 1973-1978 год. Или, учитывая вышесказанное о четвёртом и пятом курсе, вероятно, 1973-1977 или 1976.
Отдельно от других запомнился первый колхоз. Тот, что сразу после экзаменов и до того, как стали известны их результаты.
Конечно, на шантаж мы злились, но вообще трагедии не было. Ведь нужно было знакомиться с однокурсниками. Это создавало общую приподнятую атмосферу и ощущение новизны. Я их до сих пор помню.
Больше злился аспирант, которого с нами послали. Как он объяснил, планировал он поехать с друзьями в Казахстан, строить коровники и другие объекты в сельской местности. Такая бригада шабашников, возникшая, вероятно, из студенческого стройотряда. И они достаточно неплохо зарабатывали. А тут его поймали, лишили заработка и общения со старыми друзьями, повесили на шею ответственность за желторотых студентов… Было на что злиться.
Аспирант был большой и толстый. И он ничего не ел. Буквально. Заявил, что поголодать ему полезно, а питаться тем, чем тут кормят, – наоборот. Нам казалось, что кормят неожиданно неплохо. Например, часто было кроличье мясо. Но он заявил, что это мы так думаем из-за неосведомлённости. Тут просто по соседству кролиководческая ферма. И если какие кролики дохнут, их быстренько сплавляют в совхозную столовую… Кажется, кто-то после этого перестал есть мясо, но я не перестал. Кушать-то хочется. Особенно при физической работе на свежем воздухе.
Ещё он играл на гитаре и пел. Что-то из репертуара «Битлз», которых тогда официально, кажется, не было, из других рок-музыкантов. Особенно эффектно у него получалась песня про поезд. «In the shuffling madness Of a locomotive breath…» «Old Charlie stole the handle, And the train it won’t stop going…». Это Джетро Талл. Там очень выразительный ритм; так он ударял обеими ногами в пол, с лязгом подпрыгивая на панцирной сетке кровати. Он ведь голодал не просто так, весу в нём было многовато.
Но главное, во всех конфликтах с местными начальничками он был на нашей стороне. Самих конфликтов я почти не помню, но вот запомнившийся пример: мы завозились с завтраком, отчасти по вине столовой, и ранее уже угрожавший нам бригадир уехал на грузовике на поле без нас. Чтобы шли туда пешком. Чисто воспитательная акция: прополке от этого получалось только хуже, меньше времени бы осталось. Или он планировал нас там подольше продержать, не знаю. Так этот аспирант, рассерженный на всю ситуацию в целом, сказал нам вовсе никуда не ходить. Чем по жаре по пыльной дороге тащиться несколько километров до поля. Транспорт не предоставили – оправдание есть. Никакого скандала не было. Приехали мы туда на следующий день, бригадира не было, были там местные, руководившие прополкой. Они говорят: чего это вас вчера-то не было, на другую работу перекинули, что ли? Это там было в порядке вещей, они даже не удивлялись. А бригадир им ничего не сказал, выходит.
Это был первый и единственный раз, такой руководитель. Все остальные потом были запуганы университетским начальством (а оно, очевидно, кем-то ещё повыше) и всегда в спорах и конфликтах с местными принимали их сторону.
Большим достоинством совхоза «Энгельсский» было то, что он очень близко к Саратову. Раз на раз не приходился, но бывало, разрешалось на выходные уезжать домой. А это очень большое облегчение неустроенности быта.
Каким транспортом добирались, не помню, скорее всего, каким-то автобусом. Железнодорожный мост есть, но он очень далеко от центра Саратова и Энгельса, а автомобильный прямо объединяет их центры. Ещё есть речной трамвайчик, но он ходит не очень часто и довольно долго ползёт. И, кажется, не ходит вечером.
А я вспоминаю, как возвращался из дому уже в темноте, с фонариком, и в поле, в высокой траве, вдруг загорались, тоже как фонарики, глаза коров. Они, как кошачьи, хорошо отражают свет. Почему они ночевали прямо в поле, не знаю. Обычная практика, вроде, вечером подоить и запереть в хлеву. Может, это телята были, которых доить не надо, в темноте не очень понятно.
