Мальчик почти уже дожарил добычу на костре, устроив его в укромном месте леса, на маленькой полянке, окружённой густыми кустами, и был слишком сосредоточен на аппетитном запахе еды, в которую уже вот-вот можно будет вонзить голодные зубы, когда его уединение было неожиданно нарушено.
– Я, кажется, рассержена! Что ты делаешь в моём лесу? – не сердито, но требовательно спросила девочка, появляясь из кустов, окружающих маленькую полянку. – И зачем ты поджёг ветки, их же может убрать садовник и пустить на биоматериалы? Ой, ты ещё и еду какую-то портишь на канцерогенном огне?! С ума сошёл, что ли? Принимаешь мой лес за виртуал?
Тут она заметила, что на костре жарится не просто еда, а дохлый крыш, и ей немного поплохело. В глазах потемнело, колени подогнулись, и она села, где стояла. Но оказалось, что села она в куст шиповника, колючки которого тут же привели её в себя. Это раньше шиповник не мог выдержать городского воздуха, когда ещё не кончилось ископаемое горючее, а теперь мог спокойно дышать в Городе, хотя и не центре. С другой стороны, теперь многие прежние растения не выдерживали большой температуры и влажности и заменялись на хвощи и папоротники. Но этот как-то выжил. Она подскочила с визгом, и тут они с пришельцем столкнулись лбами, потому что мальчик хотел ей помочь и, бросив палочку с крышом на траву, шагнул к ней и нагнулся, протягивая руку, которую она не заметила. Столкновение привело к тому, что сели уже оба. Она – обратно в шиповник, чтобы тут же вскочить снова, держась за лоб одной рукой, за нижнюю часть спины – другой. Он – обратно на траву, к счастью, мимо костра, но только чуть-чуть мимо: достаточно близко, чтобы поспешно отодвинуться. Тоже схватившись за лоб.
Им было больно, но смешно больше, и они дружно засмеялись, пытаясь сквозь смех упрекать друг друга.
– Я об тебя ушиблась, ты, задница! И в колючки села! Снова! Ну у тебя и черепушка твёрдая, небось, одна кость. Зато ты чуть в огонь не попал..
– А ты чего вокруг меня скачешь, голодная, что ли? Так я могу поделиться…
– Это ты, небось, голодный до бессмысленности, раз реал с виртуалом путаешь…
– Ничего я не путаю, а если тебе крышá жалко, можешь успокоиться, это крыш не из твоего леса, я его там, на площади, за оградой подбил…
– Да, жалко, но не потому, что он мой, а вообще…
– А что же ты ешь, такая жалкая?..
– Не жалкая, а жалостливая! Обычную еду ем, как все!
– Ну, пускай жалостливая. А обычная еда из чего делается, ты знаешь, или у тебя жопа вместо мозгов?
– У самого у тебя задница вместо головы! Из какой-то химии еда делается, по ней видно!
– А говорила, лоб слишком твёрдый, а жопа-то мягкая! Химия из чего, по твоему?
Девочка задумалась. Действительно! Углеводородные ископаемые практически кончились, из чего же делается органика? Неужели из гибрида крыс и мышей? Если это гибрид. Не может быть, чтобы из них! Их, конечно, много, но ведь стандартной едой кормится всё людское население Города! Никак не может на всех хватить. И кто грызунов ловить будет? И что они сами едят, если их так много? Что-то не сходится…
– Да что там жалеть, всё равно теперь он уже дохлый, бери половину, мне не жалко… – продолжал между тем мальчик. Он был и доволен, что поставил девочку в тупик, и злился сам на себя за это, ведь аргумент был нечестный. Она просто не интересовалась этим вопросом, а он специально смотрел в сети. Еду делали вовсе не из животных. Не в этом, а в других районах Города, сетевые френды видели довольно часто курсировавшие в лес и обратно в Город караваны зомбей и роботов, заготавливавшие растительную массу, скорее всего, как сырьё для изготовления еды. Жалко, кстати, что их тщательно досматривали функционеры и робокопы – никакой возможности воспользоваться таким караваном для выхода из Города… Кроме хвощей, какие-то компоненты, возможно, были в больших количествах запасены на складах, например, в виде сублимированных продуктов. Если так, когда-то они станут кончаться и еда будет становиться всё более похожей на исходную зелёную массу. Но пока что она была совсем не зелёной, и вкуса хвоща не имела, так что по ней и не скажешь, из чего она сделана. И он этим совсем некрасиво воспользовался.
– Ага, а ты себе ещё потом наубиваешь, спасибочки за такую щедрость, – крайне решительно отказалась девочка. – Давай лучше наоборот: ты пойдёшь ко мне в гости, и я тебя покормлю. Я сегодня ещё не ужинала, а обед ела совсем недавно, потому что задержалась с ним, неважно, и мне ещё не хочется, можешь хоть весь мой ужин съесть. Нет, лучше не весь, а две трети, треть я всё-таки сама съем, а то потом до завтрака трудно дотерпеть. А ты взамен не будешь тут больше крышéй убивать и жарить.
– Ну, можно попробовать, смотря сколько это еды, две трети твоего ужина. Ты мелкая какая-то. Может, у тебя такая норма питания, что мне даже вместе с крышом мало покажется. И жареного крышá я не брошу!
– Да, конечно, ты прав, раз уж убил, чтобы хоть не зря, съешь его, только я смотреть не буду. Я пока домой схожу и закажу ужин, а ты, как свою кровавую пищу у меня под окном склюёшь, приходи.
– Нет, не уходи! – возразил мальчик, сообразивший, что она может вдруг раздумать насчёт ужина и нажалуется куда следует, и за ним придут функционеры. Но обижать её таким подозрением не хотелось, и он обосновал своё возражение по-другому. – Я и не найду потом дорогу-то. Я ведь думал, это ничейный лес. Тут с одной стороны ограда, а с другой – дом с закрытыми окнами, и совсем без дверей!
– Я в окно и вылезла. Дверь с другой стороны. А, ну да, опять ты прав, – девочка, казалось, удивляется такому странному факту, похоже, она привыкла сама быть всегда и во всём правой. – Я, допустим, окно закрывать не буду, но ты сам всё равно не войдёшь. Тебя сигналка засечёт. Я должна тебя провести. Ладно, я подожду, только ешь быстрее, а я пока отвернусь, что ли.
И она демонски демонстративно любовалась шиповником, пока он торопливо уничтожал крышá, и только ёжилась спиной при особо громком хрусте костей. На спине в блузке девочки было две большие прорехи, одна на левой лопатке, другая открывала часть позвоночника ниже лопаток до пояса. В сумме они позволяли хорошо видеть, как ёжится её худая спина. В шортах прорех не было, но их штанины с длиной разной степени короткости и бахромчатости, показывали, что шорты когда-то кем-то почти умело посредством ножниц переделаны из длинных штанов, скорее всего, уже непригодных для ношения.
Но не этому мальчику было кривиться при виде такого одеяния: ткань и блузки, и шортов у девочки была отчётливо цветная, блузки – квадратами, синими с белой горошиной и белыми с синей, шортов – серо-голубая. Тогда как сам он был одет в нечто вроде набедренной повязки в целом серого цвета, сделанной из тряпки неизвестного назначения. Скорее всего, куска какого-нибудь покрывала, заношенного и застиранного до потери цвета. С тряпки свисали лохмотья и отдельные нитки, определённо предрекая ей расползание на мелкие клочки в неопределённом, но не очень далёком будущем. На шее у него был завязан верёвочкой вместо оборванных ручек грязно-белый сильно дырявый, зато толстый и большой полиэтиленовый пак с полностью смытым временем изображением, если оно когда-то там было, прикрывающий широкие плечи от ультрафиолета и – вряд ли с особым успехом – от дождя.
