Глава 1. Потери и перемены
Лиля вышла на улицу с гудящей от духоты головой, слезами на глазах и трясущимися руками. «И зачем я вообще пошла в церковь?» – мысленно корила она себя, спускаясь по ступеням. Ближе к мужу ей оказаться не удалось ни на миг, обрести душевное спокойствие тоже, а вот наслушаться пришлось такого, будто не в храме оказалась она, а на рынке в базарный день. Местные старушки, включая служительниц церкви, казалось, только и искали повода, чтобы осудить ее за все – не так стоит, не в то одета, да еще и смеет вопросы задавать о том, куда свечку поставить и как поминовение заказать. Создавалось ощущение, что именно здесь, в месте, где люди просто должны излучать смирение и любовь к ближнему, наперекор всему собрались высокомерные, обладающие наибольшей гордыней люди.
На душе было тяжело, впрочем, как и весь последний год, а сегодня особенно. Сегодня была годовщина гибели ее мужа, которого ей безумно не хватало все это время и к которому она не может сейчас даже прийти на могилу, слишком далеко эта могила находится.
Лиля посмотрела на часы – четверть четвертого, времени до ужина, который приготовила еще утром, вполне достаточно, сын с бабушкой после обеда отправились в музей истории трамвая и троллейбуса, а у самой Лили сегодня был выходной. Спешить было некуда, и она, оставив позади Кремль, не остановившись ни на минуту, как это было обычно, почти пробежала, также не замечая ничего вокруг, по Рождественской и вышла наконец на Нижневолжскую набережную. Здесь, у воды, ей обычно становилось если не легче, то, по крайней мере, немного спокойнее, а спокойствие ей ой как необходимо. Сын подрос, многое уже замечает, понимает, чувствует, и все ее перепады настроения, и тем более слезы, отражаются на ребенке. Присев на лавочку рядом с небольшим кустиком шиповника (почему-то именно она была ее любимая), Лиля, глядя в небо, мысленно перебирала события последнего года, словно пытаясь рассказать мужу о том, что происходило с ними за это время. Триста шестьдесят пять дней без него. Триста шестьдесят пять дней беспросветной тоски, где единственным лучиком света, не дававшим ей окончательно погрузиться в беспросветную темноту отчаяния, был Костик, ее сын, их с Николаем сын. Именно ради него она готова, стиснув зубы, жить дальше, улыбаться, глядя в его не по-детски серьезные серые глаза, такие же, как и у его отца.
В памяти Лили вновь, в который раз, возникла картина из ее счастливого и безмятежного прошлого. Она с только что принесенным к ней в послеродовую палату сыном Костиком на руках разговаривает по мобильному телефону с мужем. Муж с полубезумным от счастья видом прыгает, пытаясь разглядеть младенца, будто можно что-то увидеть через окно второго этажа. Потом выписка, на которую муж притаскивает весьма специфического вида игрушечного кота.
– Почему именно кот? – смеясь, удивляется Лиля.
– Не знаю, – улыбаясь, пожимает плечами Николай, – наверное, потому что сын – Костик.
Лиля удивленно смотрит на него, а Николай поясняет:
– Костик-котик, похоже.
– Признайся, ты это только что придумал! – снова смеется счастливая Лиля, и муж кивает, добавив, что этот котяра просто каким-то необъяснимым образом ему так понравился, что он просто не мог уйти из магазина, куда ходил покупать конверт для выписки, не купив этого зверя. Этот кот впоследствии стал любимым и у Костика, они везли его с собой как талисман и память об отце и муже, с легкостью заменив в чемодане часть нужных вещей на эту дорогую сердцу игрушку, а Костик до сих пор спит с Барсиком – так когда-то нарек этого кота Николай.
Лиля смотрела на рябь, прошедшую по воде от проплывшего мимо катера, и снова уплывала на волнах воспоминаний. Вот Костику года полтора, отец и сын дома с упоением строят из кубиков гараж для машинок, а потом Николай расставляет вдоль выложенных из старых обоев дорог какие-то дорожные знаки – не поленился же вырезать их из правил дорожного движения, наклеить на картон да на шпажках прикрепить к крышкам от пластиковых бутылок, чтоб стояли.
– Ему ж еще рано! – смеется Лиля.
– Ничего, пусть с детства правила учит! – улыбается в ответ Николай и, обращаясь к сыну, говорит: – Покажи, где у нас пешеходный переход.
И Костик свои маленькие ручки уверенно тянет в сторону названного знака. А к двум с половиной годам сын, к Лилиному удивлению, уже знает почти три десятка различных марок машин, узнает их на улицах и картинках, а иногда, поражая маму, указывает на нарушителей ПДД, отмечая то один автомобиль, проехавший на красный свет, то другой, пересекший сплошную линию.
Вообще, Николай был замечательным отцом, и Лиле порой не верилось самой, что так бывает: он читал сыну сказки на ночь и учил с ним буквы, гулял и учил кататься на трехколесном велосипеде, рассказывал обо всем, что знал сам, словно предчувствуя что-то и пытаясь за тот короткий период, что ему дано провести на земле вместе с сыном, дать ему максимум того, что в его силах.
А потом случился майдан. И Николай присоединился к ополчению, вопреки всем уговорам и слезам со стороны жены, в сотый раз успокаивая и объясняя, что сейчас нельзя оставаться в стороне, что сейчас у них появился шанс сделать свою страну нормальным правовым государством, что он должен бороться за будущее их сына, ведь если, вот так испугавшись, откажутся от борьбы все, то ничего хорошего в их жизни уже не будет.
Вот только в жизни Николая хорошего уже не будет ничего и никогда, потому что Николая больше нет, а в ее, Лилиной, жизни остался Костик, сын, благодаря которому она нашла в себе силы справиться, хотя бы внешне, со своим горем, вновь научилась радоваться простым вещам – хорошей погоде, красивому пейзажу, ароматному чаю, улыбкам случайных прохожих и многому другому. Всем этим Лиля старалась поделиться со своим сыном, которому сейчас тоже, первый год после гибели отца, было тяжело.
Неподалеку вскрикнула чайка, и Лиля, отчего-то испугавшаяся этого крика, мысленно снова перенеслась почти на два года назад. Первые два месяца после похорон были окутаны в Лилиных воспоминаниях пеленой тумана, Лиля, несмотря на непроходящую, острую и с каждым днем не уменьшающуюся, а наоборот, становящуюся лишь сильнее боль потери, старалась поддержать свою свекровь Любовь Георгиевну, и та, сама рано овдовевшая, превозмогая свою боль, пыталась поддержать невестку, и обе всеми силами старались отвлечь Костика, который в свои четыре с небольшим года все понимал и выглядел порой грустным маленьким старичком. Он не спрашивал, как многие дети, не понимающие непоправимости смерти, почему папы нет или когда он вернется, только постоянно хватался за маму, не отпуская даже в душ и отказываясь спать один. А потом была очередная перестрелка, результатом которой были разрушенные дома на их улице и повреждение коммуникаций, идущих к их дому. Это стало последней каплей. Лиля понимала, что надо что-то делать, куда-то уезжать, родители звали ее к себе, но оставить весьма сильно сдавшую после смерти сына свекровь в становящихся невыносимыми условиях было невозможно, сваливаться на голову родителей втроем в их крохотную двушку, где они жили с двумя Лилиными братьями-школьниками, тоже было, по мнению Лили, неправильно. Все решил телефонный звонок: звонила жена Лилиного двоюродного брата, живущего в Нижнем Новгороде, с которой Лиля дружила и даже на расстоянии старалась поддерживать отношения. Узнав о Лилиных злоключениях, Вика тут же заявила:
