– Следствию известно, что вы вели контрреволюционную пропаганду среди населения города Молотово против органов Советской власти в связи с закрытием церкви. Ваши показания?
– Категорически отрицаю. Никакой контрреволюционной пропаганды я не вел.
Это был уже второй допрос за сегодняшний день. Отец Леонид с затаенной болью смотрел на следователя. Следователь был человек лет тридцати пяти, небольшого роста, с аккуратными усиками. Из кармана он то и дело выхватывал сигареты и начинал курить. Комната наполнялась дымом. И без того душная, маленькая, теперь она еще больше становилась похожей на преисподнюю.
«Уже четыре месяца допросов, очных ставок, обвинений… Сколько это может продолжаться?.. Боже, помилуй мя грешного, – мысленно произнес отец Леонид. – Укрепи!»
– Ваши показания ложны, – пахнув дымом, продолжал следователь. – Следствие располагает рядом документов, уличающих вас в ведении контрреволюционной пропаганды. Вам предлагается дать правдивые показания.
– Еще раз заявляю, – вздохнул отец Леонид, – что никакой контрреволюционной деятельности я не вел.
– Вашу контрреволюционную деятельность подтверждают ряд свидетелей, в частности, свидетель Ивановский. Вам уже сегодня зачитывали выдержку из его показаний. Что скажете?
– Показания Ивановского мне зачитаны, каковые отрицаю.
– Что ж, – прокрутил в пальцах сигарету следователь. – В таком случае приготовьтесь к очной ставке с гражданином Ивановским. Позвать Ивановского!
Молодой человек, сидящий за печатной машинкой, мигом поднялся и вылетел в коридор. Через несколько секунд в «преисподнюю» заглянул Иван Петрович. Он пошаркал на пороге, бегло оглядел комнату, стараясь не встречаться взглядом с отцом Леонидом, и посмотрел на следователя.
– Чего же вы стоите? Проходите!
Иван Петрович сделал три шага вперед.
– Садитесь!
Все так же, не смотря на отца Леонида, Иван Петрович опустился на стул и вздохнул.
– Душно тут у вас… – сказал он, сам не зная зачем, и протер лоб.
На отца Леонида он по-прежнему не смотрел.
– Вы знаете сидящего перед вами гражданина?
– Да, знаю, это Пономарев Леонид, знаком с ним по совместной службе.
– Вы знаете сидящего перед вами гражданина? – направил сигару в сторону отца Леонида следователь.
– Да, знаю, это Иван Петрович Ивановский, служил с ним в одной церкви.
– Что вам известно о контрреволюционной деятельности Пономарева? – пахнул дымом на Ивана Петровича следователь.
– Мне из-з-вестно, – заикнувшись и не поднимая глаз, начал Иван Петрович, – что Леонид Филиппович после закрытий по постановлению ВЦИКа церкви Троицкой, летом 1936 года призывал верующих, чтобы шли на общее собрание для защиты церкви. Со стороны Пономарева тут были явно враждебные выпады против органов советской власти, он подстрекал к подаче жалоб и выступлениям против закрытия церкви. Он говорил верующим, что якобы выписки из протоколов заседания ВЦИК о закрытии церкви фиктивные и что церковь закрыта неправильно. В январе 1937 года он восхвалял капиталистический строй, заявляя, что до революции рабочим и крестьянам жилось лучше в материальном отношении, чем теперь, при советской власти, он уверял, что возврат к старому капиталистическому строю неизбежен, так как, по словам Пономарева, много населения настроены к партии и советской власти враждебно.
Иван Петрович выдохнул и украдкой посмотрел на отца Леонида. Вздрогнул, встретившись с ним взглядом. Он смотрел на него прямо, открыто. Не было в его глазах ни враждебности, ни обвинения, ни обиды, а только лишь жалость. Но жалость жалила сильнее гнева. Иван Петрович опустил глаза.
«Лучше бы он меня ненавидел, – подумал Иван Петрович. – Ох, Боже, и что же я творю… Но ведь не согласись я, меня бы ведь так же, как его, на допрос, а потом на расстрел… У него хоть детей нет, да и жена больная, и так помрет скоро… А у меня пятеро, да и Машенька моя одна с ними не справится… Хорошо тому Бога отстаивать, у кого ни детей, ни хозяйства. Чего ему терять? А я… О Боже, что говорю такое…»
Иван Петрович чуть не перекрестился, но вспомнил, где находится, и сделал вид, что поднял руку, чтобы почесать затылок.
– Что скажете по поводу показаний Ивановского? – тем временем спрашивал следователь у отца Леонида.
– Показания свидетеля Ивановского, что я занимался восхвалением капиталистического строя и подстрекал верующих к выступлениям против закрытия церкви, отрицаю.
– Гражданин Ивановский, что вы можете еще сообщить о преступной деятельности Пономарева?
– Мне известно, – вздохнул Иван Петрович, и вдруг ему показалось, что он не в городской тюрьме, а в болоте, что стены узкой комнатки вот-вот превратятся в трясину, и он окажется на самом дне… – Мне известно, что Пономарев на протяжении ряда лет упоминал осужденных за контрреволюционную деятельность священников…
Говорить было трудно, слова казались слишком тяжелыми… Как камни… Нет, тяжелее камней. Камни летят легко, а слова приходилось выдавливать из себя, словно застывшую свинину из мясорубки.
«Надо бы пирожков настряпать… Приду домой, скажу Машеньке… Пусть настряпает…»
– Гражданин Ивановский!
– А? Да-да… Пономарев на протяжении ряда лет упоминал осужденных священников за контрреволюционную деятельность: Покровского Глеба, Конюхова и других, – медленно продолжал он. И с каждым словом чудилось Ивану Петровичу, что онвсе глубже и глубже погружается в болото, – выставлял их перед верующими как мучеников советской власти.
– Пономарев, вы признаете себя виновным в контрреволюционной пропаганде, производимой вами во время служения в церкви? – достал очередную сигарету следователь.
– Да, признаю, действительно, я священников, осужденных за контрреволюционную деятельность, упоминал как пострадавших от советской власти.
Следователь торжествующе улыбнулся и закашлялся.
– Ивановский, что вы еще можете сообщить о Пономареве?
Иван Петрович вздохнул. Мысли путались. Он и забыл, что еще должен сказать… А ведь заучивал… Как стишок в третьем классе… «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… и днем, и ночью…» Боже! О чем это он?!
– Ивановский, – требовательно посмотрел на Ивана Петровича следователь.
– В 1936 году, в сентябре месяце, в кладовой и в алтаре мною была обнаружена литература контрреволюционного монархического содержания под названием «О безбожии и антихристе», «Крестьянство и социализм» и другие. Все эти книги принадлежат священнику Пономареву, так как на книгах имеется штамп фамилии Пономарева.
– Что скажете, Пономарев?
– Показания Ивановского отрицаю, штампа никакого никогда не имел, книги эти не мои, и о том, что эти книги хранятся в церкви и каким образом оказались в церкви, не знаю.