Выжить
(или «Среди волков»)
Повесть военного времени
В Малых Крюках Обоянского Района Курской области, откуда Ксения была родом, её чаще звали по отчеству – Лексевной. Внешней красотой она не отличалась, если только в ранней молодости. А к тридцати, это уже к концу войны, так изменилась, что и узнать было трудно. Ссутулилась, осунулась, лет на десять постарела. А главное, нос у неё, в войну обмороженный, сделался большим и красноватым…
– Ну, картошина, и всё тут! – подшучивали бабы, – эй, Лексевна, уже приложилась с утра?..
А ведь знали, что спиртного она в рот не брала, да и всю историю, с ней приключившуюся, знали, уважали Лексевну – за смелость, выдержку и беззаветную любовь к своим детям. Ведь костьми за них ложилась…
Мужа её, Никиту, в 1941-ом взяли на войну. Вернулся только в 1946-ом, инвалидом. Из их села – каждого второго война забрала! Кого только не осиротила, кого не покалечила?..
А с ней, с Ксенией, такое сотворила, такую муку смертную заставила вынести, что ни словами, ни слезами не передать! Но уж если начинать, то с самого начала…
В семь лет Ксения Рыженкова, ласково её звали Сюня, потеряла мать. Отец её, Алексей Васильевич, растил трёх дочерей – её, Варю и Наталью, один. В первую мировую, в 1914 году его ранило в ногу, и он ходил с костылём. В селе его прозвали Колчаком, потому что когда-то он воевал под его началом. Жилось трудно. Сюня смогла закончить только первый класс, и тот не полностью, но читать и расписываться могла.
Почти рядом со школой располагалась местная церковь. Девочка любила глядеть на её светлые высокие купола и лёгкие резные кресты. В церковь её всегда тянуло. Тихо там было, радостно… Особенно часто подходила к иконе Николая Угодника, про себя разговаривала с ним, просила о помощи. Это был её святой, её заступник…
Чтобы хоть как-то прокормиться, с самого малолетства работать трём сёстрам приходилось с утра до ночи. Сюня и не заметила, как выросла, как статной девушкой стала.
От детства в воспоминаниях осталось лишь – как на выгоне весной кувыркались, на первой зелёной травке… Как у родника собирались, в лопухах поиграть. И ещё – как кладбища по ночам боялись! Оно там, за густыми сиренями и высокими тополями было – кресты, кресты…
Потом уже, когда постарше стали, – за грибами да ягодами в соседний лес ходили, а под вечер бегали на взрослые посиделки поглядеть.
Как-то, уже почти взрослые, выбрались на реку Псёл, за восемнадцать километров, – искупаться. Сюня там чуть не утонула, попав в промоину. Очень напугалась, но будущий муж, Никита, вытащил.
Не раз потом Сюня ходила в церковь Николаю Угоднику молиться, правда, тайком, тогда уже нельзя было! Народ, приходивший за 4—7 километров пасхи святить, – конной милицией разгоняли, не жалели ни стариков ни детей… А люди ведь так праздника ждали! Загодя готовились… Церковь ведь на десять деревень – одна осталась! Но потом – и крест с маковки сняли, и крышу церковную растащили. Одни голые стены стояли.
Потом Ксения с Никитой поженились. Его отец, Иван Иванович Рыженков старостой села был, уважали его односельчане, ведь четырёхлетку осилил. Для сельчан это было – что университет окончить!
Сюню в селе тоже любили – за покладистость, трудолюбие и доброту. Очень сердечная была. Свой огород обработает, бежит другим помогать. Прихворнёт кто, и воды натаскает, и полы вымоет.
После свадьбы можно было жить у отца Ксении, но молодым всегда хочется лучшего. Вот и подались в Харьков. Свёкор Сюню сманил. Он, оставшись вдовцом, сам туда на заработки переехал, в заводском общежитии койку имел и свою тумбочку, писал:
– Хорошо живу, чего и вам желаю…
В посёлке отговаривали:
– Грех родное село бросать! Самим молодёжь нужна!
Не послушались. Собрали пожитки, и в Харьков! Слава Богу, было, где вещи бросить… Так что дети Сюни и Никиты родились уже в Харькове. К началу войны Зое было три года, а Васятке десять месяцев. Ксения работала на Конопляном заводе. В этом районе они и жили.
Только на ноги стали, а тут – война! Завод закрыли. Никиту сначала связистом запаса взяли: в ногу его на столбе ранило…
Порядок только устанавливался. Ни зарплаты, ни хлебных карточек. Вот-вот немцы войдут! Неразбериха ужасная. Куда бежать, что делать?.. А главное, – чем детей кормить?!
В конце января 1942-го сильная бомбёжка была. Сюня детей – в охапку, и в бомбоубежище. То там ухало, то тут. Одна бомба совсем рядом легла, аж с перекрытий посыпалось! Ксения нагнулась, головы детей собой накрыла и опять молиться Николаю Угоднику! Мол, всё возьми, только детей спаси! А тут и отбой воздушной тревоги. Дверь открыли, а с улицы кричат:
– Рыженковы, вашего дома нет!
Вышла Ксения, постояла на развалинах, порылась в пепле… Собрала остатки пожитков. Только одна перина и уцелела, её взрывной волной – далеко отбросило… Тут и Никита подошёл, привалился к обломку стены, схватился за голову, да так и простоял до темноты. Сколько не теребила его Ксения, никак в себя прийти не мог. Только к ночи отвели их с детишками в чью-то пустую квартиру, но ненадолго. Нашёлся хозяин. Пришлось освободить. Потом – в другую, но и там – то же! Только этот чуть не драться полез, даже на детей малых не посмотрел. И тогда ведь люди разные были…
Ночевать стали, где придётся, куда пустят, куда определят.
Кормящей Ксении, с сынишкой на руках, пришлось ходить по деревням, менять всё мужнино, своё, да свёкрово – обувку, пальто, платки, кофты, военную одежду – на свёклу, картошку и хлеб для детей. Трёхлетнюю Зоеньку, её в семье звали Заяной, Ксения закрывала дома одну. Никита иногда забегал по ночам, но только на минутку, глянуть как там она?.. Его часть поблизости стояла. Он тоже кое-что приносил – тряпьё на портянки, мыло, что-то на растопку, реже съестное.
Когда вещей на обмен не осталось, Ксения стала снимать с себя. Однажды пришла зарёванная, в одном рваном халате, и решила, что надо подаваться в Малые Крюки, на родину.
– В городе детки с голоду помрут! А там все свои, как-нибудь выживем!
– Да там же немцы! – ахнул муж. – Это ж вражеская территория! Узнают, что ты перебежчица, в лагеря сошлют!
– Голод страшнее… – потемнела лицом Ксения.
По ночам Никита стал тайком от соседей мастерить для перевозки малышей небольшие сани с плетёным верхом, а Ксения ходила копать окопы за Харьковом. Там кормили горячей баландой, и можно было хоть что-то сэкономить на дорогу.
Выехали в ночь… Никита строго-настрого наказал ехать только по ночам, обходя большие населённые пункты, мол, именно там стоят немецкие гарнизоны.
– Можешь при крайней надобности заходить в глухие сёла вдоль оврагов и балок. По просёлкам, да ещё по снегу, их техника не пойдёт. Но всё равно – осторожнее! Прочной линии фронта ещё нет, эти сволочи могут быть где угодно. Попадёшься, примут за партизанку-разведчицу, – расстреляют на месте! Никакого пропуска у Ксении, конечно же, не было, да и быть не могло, а с такими разговор был короткий.
