Мне в детстве нравилось одно украшение – орех на верёвочке, но бабушка подарила его двоюродной сестре. Может быть, сочла, что я ещё мала, а двадцатисемилетней дылде как раз подойдёт такое украшение. Не знаю, нравилось ли оно двоюродной сестре, я не видела, чтобы она его носила, но меня так притягивали его гладкие блестящие бока и неброский шершавый рисунок…
У двоюродной сестры в доме было много интересных вещей, которые привлекали меня, но родственники ничего мне не дарили. Тогда я не могла взять в толк, почему она, взрослая тётка, не отдаст мне, двенадцатилетней, хотя бы свои игрушки. Это теперь я тоже взрослая тётка и понимаю, как трудно отдать привычные и уж тем более любимые вещи.
А ещё во времена моего детства у неё на диване сидела игрушка, вызывавшая у меня ужас, – лохматая собачка с резиновым лицом. Лицом! Такие игрушки казались мне чудовищами, они снились мне ночью, и после этих кошмаров я выпрыгивала уже из мокрой постели.
Всё моё детство мама лечила меня от чего-либо. То и дело я лежала в больницах. Задумала она вылечить меня и от этой болезни. Однажды мы пришли в детскую поликлинику. Долго сидели в очереди и ждали приёма психиатра. Не потому, что я была психом, нет. А потому, что, кроме психиатра, никто не знал, как вылечить эту стыдную болезнь. И вот психиатр, задав мне пару вопросов и отправив к окну разглядывать разноцветные фиалки, переговорила с моей мамой – и вскоре мне был собран чемодан. На электричке мама привезла меня в санаторно-лесную школу. И оставила. Через две недели я, зарёванная, пробралась со своей новой подружкой в кабинет директора, получила разрешение позвонить – и долго просила маму забрать меня домой. Но мама отказалась: «Тебе нужно выздороветь, потерпи». Надо сказать, выздоровела я немедленно – потому что ни разу в этом странном заведении не намочила постель: ни после драк с детдомовскими, ни от изнурительной тоски по дому, ни от страха перед маньяком Фишером, бродившим в том году по району, где находилась и наша одиноко стоящая школа. Из-за него была объявлена тревога, заперты все двери в здании, и нас лишили прогулок на несколько дней.
Когда нам с подругой белые простыни казались слишком уж грязными, а смены белья не предвиделось, мы ночью мочили их в унитазе и сбрасывали в специальный бак, взамен брали в шкафчике чистую простыню, а иногда даже пододеяльник. И, довольные, перестилали себе постель. В мае закончился учебный год, и нас наконец разобрали по домам.
После осмотра нашей огромнейшей и живущей в полном беспорядке квартиры я заснула на разноцветном белье, которое мне обычно стелили дома. Утром за завтраком я безжалостно объявила маме, что в санаторной школе за такой бардак, как у нас дома, няньки, не задумываясь, дали бы ей подзатыльник, а на утренней линейке запозорили бы перед всеми и назвали неряхой.
– У нас же дома всегда так, – удивилась мама. – Я просто не успеваю убираться… Доедай. Бутерброд ещё хочешь? Яйцо?
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
