Антон Рай - Юмористическая история философии

Однажды, в XXI веке, каким-то любителям философии вздумалось вызвать дух Сократа, а духу Сократа вздумалось ответить на вызов и явиться. Сначала вызывальщики спросили у Сократа:

– Были ли вы реальным человеком?

– Конечно, был, – ответил Сократ. – Разве хоть кто-то сомневается в этом?

Сократу ответили, что многие сомневаются.

– Но если бы я не был реальным человеком, то чьим духом я бы теперь был? – с хитрой улыбкой спросил Сократ.

Все согласились, что этот аргумент неопровержим, и реальность исторического Сократа, таким образом, была установлена фактически. Потом у Сократа спросили:

– Кто – Платон или Ксенофонт – рассказал больше правды о вас?

– Оба наврали порядочно, – ответил Сократ.

Тогда у Сократа спросили: что надо сделать, чтобы стать подлинно философом? Сократ ответил:

– Не называйте ложь Истиной, а более ничего не требуется.

Далее, Сократу хотели задать еще какой-то вопрос, но он заявил, что теперь его очередь спрашивать и стал выпытывать у вызывальщиков всё о жизни в XXI веке. Интернет очень заинтересовал его.

– Раньше я беседовал только с афинянами, а теперь смог бы расспросить весь мир, – воодушевленно сказал он. И исчез. Должно быть, ушел бродить по инету. Не встречался ли он вам? Мне пока что нет. Но возможно, что в этой истории речь идет где-то о середине XXI века:)

А мы тем временем переходим от Сократа к его самому знаменитому ученику – Платону.

Больше всего на свете Платон мечтал узреть Благо само по себе. Так сильно он мечтал узреть его, что ни о чем другом и не думал, и говорил он, что нет ничего прекраснее идеи Блага и что уподобить ее можно разве что самому Солнцу. Сам Платон, однако, говоря о том, что Благо зримо, хотя и не глазами, но умом, так вот, сам он не мог сказать с полной уверенностью, что видел Благо. Ведь, как людям трудно смотреть глазами на солнце, точно так же трудно увидеть умом и ослепительное в своем могуществе Благо. Так трудно узреть Благо, что даже Платон колебался – узрел он его или нет. Иногда ему казалось, что узрел, а иногда он сомневался, и в такие моменты он бывал очень грустен и особенно задумчив. Но так велика была его мечта и так сильна тяга к Благу, что окружающие его люди не испытывали подобного рода сомнений, и каждый, кому повезло общаться с Платоном, мог с уверенностью сказать, что приобщился к Благу самому по себе и видел свет – это был свет, исходящий от самого мыслящего и рассуждающего о Благе солнечного Платона.

Такова первая история из жизни Платона, но у меня припасено еще две. Слушайте же:

Почти у всех есть свое guilty pleasure – некое невинное удовольствие, которое человек всё же предпочитает скрывать от других. Было такое удовольствие и у самого Платона. Дело в том, что он любил инжир, но при этом развивал идеи о презрении к чувственным удовольствиям, а любовь к инжиру как-то не очень с этим вязалась, так что он предпочитал поедать любимый продукт тайком. Но это бы еще ладно, хуже было другое – он еще и любил почитывать комедии, а его любимым комедийным автором был автор легкомысленных фарсов Софрон. Что Платон читает Софрона – это никому и в голову прийти не могло, но так было. Уляжется он, бывало, на кровать, достанет заветную книжицу (точнее говоря, заветный пергамент), присовокупит к нему заветный инжир и лежит, почитывает запретное чтиво, поедая запретный продукт. Одно отравляло ему удовольствие – страх, что кто-нибудь застанет его за этим занятием, а особенно он боялся, что это дойдет до ушей Диогена, который и так-то прохода ему не давал, упрекая в суетности и чревоугодии. А тут Диоген получил бы такой козырь, что… И Платон внутренне стонал и давал себе обещание, что этот инжир и Софрон станут последними, но стоило только выйти новому диалогу Софрона и появиться новой партии инжира, и Платон уже посылает человека на рынок и в книжный (точнее, в пергаментный). И так он мучился всю жизнь, предаваясь своим невинным радостям, и никто не раскрыл его тайну, и только после смерти Платона, когда у него под подушкой нашли комедии Софрона, возник вопрос: «Что это значит?» – но верный ученик Платона – суровый Ксенократ – быстро нашелся и сказал: «Очевидно, учитель писал сочинение против авторов легкомысленных комедий и взял почитать Софрона ради примера». Все согласились с этим стопроцентно убедительным предположением, и репутация Платона не пострадала. Порадуемся этому и перейдем к новой истории.

Великий древнегреческий (а может быть, и величайший вообще) философ Платон был не только великим мыслителем, но еще и очень добрым человеком. Да, Платон был очень добр, а вот киники были очень злы, а больше всего их злил как раз-таки Платон – своей отвлеченной от реальности (как они думали) философией, своей доброй славой у афинян и просто тем, что он опрятно одевался, тогда как философам, как полагали киники, следовало бы ходить в лохмотьях и не вылезать из бочки. Платон много раз пытался увещевать злобных киников, говоря им: «Ребята, мы ведь все – философы, давайте жить дружно», – но те в ответ лишь кричали: «Ни за что, подлый трус! И никакой ты не философ». Этого даже Платон стерпеть не мог (как это – он, и не философ!), и решил он киников проучить, и составил карту клада, и подкинул ее киникам. Те, получив карту, не на шутку разволновались, побежали к черту на кулички, залезли в какую-то темную пещеру (так было указано на карте), откопали тяжеленный сундук и нашли в нем кучу обыкновенных, отнюдь не драгоценных камней и записку: «И вы еще кичитесь тем, что презираете земные блага, а сами алчете сокровищ. Ваш друг, философ Платон». Эта история стала широко известной, и все смеялись над корыстолюбивыми киниками, которые, разумеется, стали ненавидеть Платона еще сильнее, но связываться с ним побаивались – подлые трусы.

На этом истории из жизни Платона заканчиваются, но не совсем, и мы переходим к очень странной, прямо-таки невероятной истории.

Если имена Пифагора, Сократа, Платона и Аристотеля знают все, то имя этого философа неизвестно никому, и даже я не знаю его, хотя и рассказываю о нем. Условно назовем его по названию реки – Лет, а Лета, как вы помните, это река забвения. И вот наш Лет наряду с Платоном, Аристиппом и Ксенофонтом был учеником Сократа, но как же тогда получилось, что мы ничего о нем не знаем? Дело в том, что он был крошкой Цахесом наоборот. Цахес, как вы опять-таки помните, приписывал себе заслуги других (или, точнее, они приписывались ему неким магическим образом), Лет же, напротив, высказывал весьма мудрые мысли, но все они каким-то опять-таки непостижимым образом приписывались другим философам. Так что мысли Лета знали все, а самого Лета – никто. Какое-то время это даже забавляло Лета – как некая игра (сформулируй мысль и услышь ее из уст такого-то философа), но со временем у него росла потребность заявить о своем авторстве, но рост этой потребности ничего не менял в положении дел и только отравлял ему жизнь. Наконец, состарившись, он всерьез задумался о своей судьбе, и мысли эти привели его к мыслям о судьбах человеческих вообще. И родился у него удивительный образ: видит он, как души, оторвавшись после смерти от тела, оказываются в Аиде, а там каждая душа, среди порхающих вокруг многочисленных образчиков судеб, может выбрать себе новую земную жизнь, но выбор происходит по жребию, то есть первой выбирает такая-то душа, второй такая-то, и так далее. Так что сами понимаете: самые завидные судьбы разбирают те, кому раньше выпал жребий, хотя образчиков судеб и значительно больше, чем душ, и подразумевается, что даже последняя душа сможет найти вполне неплохую жизнь, если только будет благоразумной. Душа Лета и оказалась последней, и среди остатков судеб набрела она на две интересные судьбы: одна судьба подразумевала, что он будет весьма посредственным мыслителем, но зато будет иметь несообразно большую славу, а другая судьба предполагала, что он будет великим мыслителем, но совершенно никому не известным. Лет думал недолго: зачем быть посредственностью, когда можно быть великим, а что касается славы, то… мыслитель не должен беспокоиться о славе, это раз, а во-вторых, не может же быть, что если он действительно будет великим мыслителем, то останется совсем никому не известным. Нет, такого быть не может. И Лет выбрал свою судьбу, и на собственном печальном опыте удостоверился, что если нечто написано на роду, то переписать написанное невозможно.