О новой книге Александра Можаева
Выдающийся современный русский писатель Александр Можаев к своему 65-летию подошёл с новым романом «За чертой», романом итоговым, который, по моему глубокому убеждению, уже стал значительным событием в Русской литературе XXI века.
Тем радостнее, что роман, появившийся на свет совсем недавно, уже замечен, подготовлена к изданию книга (вы её держите в руках), в одном из лучших современных российских издательств – издательстве «Вече».
Сказать, что роман «За чертой» – о воюющем Донбассе, не сказать ничего! Слишком много бравурного, шутовского, даже кощунственного, было написано (и хуже того – премировано в РФ) о братоубийственном конфликте на Юго-Востоке бывшей Украины. Написано людьми, ни разу не бывавшими там или выезжавшими туда только на фотосессию.
Роман Можаева – целиком оттуда. Из-за «черты», которая автору знакома не понаслышке. Слишком много автобиографических черт несёт в себе центральный образ романа, образ Атамана, проводника групп российских добровольцев, идущих тайными тропами в ополчение Донбасса. В обход украинских растяжек и айдаровских[1] засад.
Точное, подробное знание трагических событий весны-лета 2014 года на Луганщине – не скачать из Интернета, оно у Можаева своё, кровяное, изболевшееся внутри.
И здесь очень важно отметить, на мой взгляд, определяющее качество этого произведения, а именно: «За чертой» – это казачий роман. Давно пора уже ввести это определение. И роман Можаева вполне заслуженно и спокойно по праву занял своё место в ряду таких романов, как «Тихий Дон» (о судьбе донского казачества), «Даурия» (о судьбе забайкальского казачества), «Урал – быстра река» (о судьбе оренбургского казачества). Все перечисленные произведения были написаны о Гражданской войне в России начала XX века. Новый казачий роман повествует уже о смуте начала века XXI.
Герои романа – как безвестные хуторяне, казаки (именно казаки, а не «потомки казаков», потому что без колебаний идут защищать свою Родину от пришлой бандеровской нечисти), так и прославленные герои Новороссии – Бэтмен, Мозговой, Болотов… Им выпало жить и умирать на родовых землях Всевеликого войска Донского, поделённого в своё время создателями СССР между двух бывших «братских» республик.
Но онтологический разрыв между этими «братскими» республиками уже заложен заезжими безродными интернационалистами по руслу реки Деркул, именно эта река с началом войны становится для героев романа «чертой», которая резко делит их жизнь на «здесь» и «там».
Здесь – Россия, «Арматы» и «Сарматы», «Калибры» и «Солнцепёки», мощнейшая армия в мире и День Победы, там – кровавый гопак в исполнении уголовников и мародёров, фашистское и полицайское отребье, недобитое после Великой Отечественной войны; нежить, эксгумированная коллективным Западом в 2000-е годы нового столетия против России. И против тех, кто там всё ещё чувствует себя Россией.
«Чертой» становится и сама война на Донбассе, которую автор понимает как суд. Суд за безбожные пятилетки и расказачивание, суд за пьянство и блуд позднесоветских лет и нового времени, за аборты и безверие, соглашательство с комфортной украинизацией и трусость. Недаром у Можаева в романе с началом боевых действий сталкиваются два потока: в первом – бегущие с Донбасса здоровенные молодые лбы из местных (с айфонами и украинской пропиской), во втором – добровольцы из России, зачастую уже в возрасте, идущие навстречу им, умирать за них…
Не стоит ожидать от знакомства с этим романом лёгкого чтения: многолетняя, трагичная, изломанная страсть Кудина и Натахи обрывается за «чертой» – его, израненного, заживо сжигают фашисты из «Айдара»; её, разведчицу, давят БТРом спецы из укровермахта; умирает от рака и Бармалей, съеденный горем изнутри, поставленный на разворованную гуманитарку и раненых, на обмен трупов погибших; сходит с ума, потерявший жену под украинскими бомбами, Носач… Да и сам Атаман тоже оказывается «за чертой» – за чертой памяти и вины, за чертой непреходящей боли и горя.
Неслучайно, что в конце романа его главный герой приходит к ветхозаветному мироощущению Иова, которое автор вынес в эпиграф к своему произведению: «…предамся печали моей; буду говорить в горести души моей» (Книга Иова, Глава 10: 1).
Но при всём при этом, хотел того Александр Можаев или нет, роман исполнен дыхания Нового Завета с неотменимой заповедью Спасителя: ««Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя» (Ин. 15: 13). И все русские герои романа «За чертой», живые и мёртвые, всё-таки искупают и свою грешную жизнь, и всё наше нынешнее безвременье, полагая души своя за други своя!
«А мы вчерашние, и ничего не знаем,
потому что наши дни на земле тень».
(Книга Иова, Глава 8, 9)
«…предамся печали моей; буду говорить
в горести души моей».
(Книга Иова, Глава 10, 1)
От железнодорожного разъезда до нашего дома семь километров. Но если сойти с дороги и идти напрямик через песчаный карьер – немного ближе. Бабушка всегда ходила ближней дорогой, хоть она и была трудней.
Позарастали стёжки-дорожки, —
утирая широкой ладонью пот с лица и осматривая раскинувшиеся окрест песчаные кучугуры, вздыхала она. – Вася, бывалоча, до войны ходил здесь. Не осталось и следочка… – вспоминала погибшего в войну моего деда.
– До войны здесь был песчаный карьер, – рассказывает бабушка. – Железную ветку сюда подтянули, и нам, чтоб жиром не зарастали, кроме колхозных трудодней повинность придумали: грузить платформы с песком. А мы приноровились, – смеётся она, – и умудрялись накидывать песок так, чтоб он пухло лежал. Нарядчик пройдёт, проверит – всё полно. Тронутся вагоны, покуда до станции дотукают, песок осядет и глядеть уж не на что. Начальство давай ругаться за недогруз, а мы: «Было полно – ветром унесло…»
У бабушки две большие сумки, связанные между собой верёвкой. Она перебрасывает их через плечо, и, не оглядываясь на меня, уверенно идёт одной ей известным маршрутом. Мне не более пяти лет. К моей маленькой сумочке бабушка приладила матерчатую тесёмку. Вдев в неё руку и, на манер бабушки, перекинув поклажу через плечо, послушно иду следом. Самое трудное – перейти Белую Горку. Ноги вязнут в сыпучем песке. Раскалённый на солнце, он засыпается в мои сандалики, жжёт ноги. Я едва достаю их из песка, и они вновь вязнут в нём. Вдруг вместе с песком в мой открытый сандалик вкатывается и впивается в пятку колючка. Я плюхаюсь на горячий песок и с громким плачем сообщаю бабушке о своём несчастье. Оглянувшись и сняв с плеча поклажу, она возвращается.
