Посвящаю моему папе и всем, кого обожгла война. Погибшим и выжившим. Тем, кого назвали победителями, и у кого в глазах и душах застыл вопрос: ЗАЧЕМ?
Мама, я очень долго думал, как дедушка победил Гитлера. И придумал. Он тихонько подкрался сзади – и как дал ему по попе.
Из разговора с пятилетним сыном.
Папа, почему такое мужское дело как война женского рода?
Если б мы знали, за что страдаем, если бы знали, что вырастает на почве наших страданий!
1
– Папа, я уезжаю в Париж.
Молчание.
– Па, ты не услышал?
Молчание.
– Ты обиделся?
– Да.
– Ну почему?
– Потому.
– Па, ты как ребенок, честное слово.
– Нет, это ты как безответственный, не уважающий меня ребенок.
– Почему?
– Решение приняла вчера?
– Нет.
– Документы оформила вчера?
– Нет.
– А как насчет того, чтобы рассказать об этом?
– О чем?
– О том, что решила поехать в Париж.
– Я, вообще-то, с этого начала разговор.
– Когда ты приняла это решение?
– Давно.
– Что такое давно?
– Десять лет назад.
– Я не об этом.
– А о чем?
– Ты пошла в турфирму, оформляла документы, тебе открывали визу в посольстве Франции. Сколько это заняло времени?
– Месяц.
Опять молчание.
– Па, ты обиделся, что я не рассказала о начале этой эпопеи месяц назад?
– Зачем держала в тайне?
– Да, не в тайне!
– А как?
– Боялась, что не получится, что в посольстве придерутся к документам, что желающих поехать окажется больше, чем мест в автобусе.
– Ты боялась поделиться с отцом радостью?
– Я, вообще, никому ничего не говорила.
– Никому–никому?
– Ну, почти никому.
– В слово “почти” входит хотя бы пару человек?
– Входит.
– Кроме меня.
Папа сидел такой расстроенный. Мне казалось, что я понимала его. Ведь пенсия – это не радость. Это ограниченные человеческие связи, ограниченная информация. Как бы ты ни был любознателен и коммуникабелен. Тем более, не просто пенсия, а очень редкие пешеходные прогулки по единственной улице, вдоль дома.
Папа продолжал писать научные статьи, и некоторые из них публиковали. Главное – он работал. Он был интересен себе и другим. Ему звонили знакомые, делились своими проблемами и решали по телефону проблемы страны. Часто в очень жарком споре. Но в первую очередь, каждого из них волновали близкие: жены, дети, внуки, правнуки. Их заботы, их болезни, их проблемы, их удачи и неудачи.
Думаю, что больше всего хотелось быть в курсе всех дел. Но, увы… Никто, и я в том числе, не рассказывал все. Скорее, почти ничего не рассказывал. Видимо, не было потребности. Ведь делимся своими проблемами тогда, когда надеемся на взаимопонимание. У разных поколений, к сожалению, с этим сложновато. Даже если они самые близкие. Ближе не бывает.
Когда папа был молодой, а я маленькой, – он для меня опора, надежда, путеводитель в жизни. Сейчас все изменилось, я не очень молодая, а папа старенький и немощный. Видимо, в любви детей и родителей очень важен возрастной фактор. Меняются акценты любви и ответственности. Теперь ответственность за любимого папу лежит на мне. Когда произошел этот переход – не помню. Может быть, после того как у него случился первый инфаркт.
Вот и сейчас, как объяснить, что у меня часто нет желания ни с кем, ни о чем говорить. А тем более, советоваться. Я уже взрослая девочка. Мне за 50. Все, что “за”, не хочется ни произносить, ни думать.
Просто не хочется говорить. Ни с кем.
– Папа, но ведь ты сам не любишь делиться о том, что на душе.
– Перестань. Я не о душевных муках и сомнениях.
– А о чем? О чем могла рассказать месяц назад? О том, что есть желание, есть надежда, но нет никакой уверенности.
Молчание
– Па, что я не так сделала? Чем тебя огорчила?
– Не огорчила, а обидела.
– Господи, чем?
– Недоверием.
– Ты бы слово помягче выбрал.
– Найди другое.
– Да не хочу я ничего искать! Пришла, рассказала, думала: будешь рад – вот те на.
– Так чего месяц молчала? Боялась, что сглазят?
– Боялась.
– Я?! Это я?! Ну, доченька, ты даешь! У меня нет слов!
– Каких? Возмущения или радости?
– Молодец. Умеешь вовремя все обрезать.
– А что мне остается делать?
– Не знаю…
Я так надеялась, что он будет рад. Увы… Не все поняла. А жаль. Но ведь знаю: все равно рад. А обида ненадолго. Это от одиночества.
2
– Доченька, ты уже наметила ежедневный план экскурсий?
– Его наметили без меня.
– Кто?
– Турфирма.
– Это обязательное условие?
– Нет. Во-первых, будет свободное время. Во-вторых, от любой предложенной экскурсии я могу отказаться.
– Жалко. Они ведь оплачены.
– Не все. Оплачены обзорные. А за остальные – за свой счет.
– Сколько обзорных?
– Две.
– Какие?
– Я не вдавалась в подробности. Знаю, что каждая по 3-4 часа автобусом и пешком. Знаю, что весь центр Парижа: Лувр, Эйфелева башня, Марсово поле, Елисейские поля, Гранд-Опера, Собор Инвалидов, Мулен-Руж, Вандомская площадь, Монмартр.
– Вы увидите Париж с высоты Эйфелевой башни?
– Да. Только за отдельную плату.
– А Версаль?
– Тоже нужно будет заплатить отдельно.
– А кладбище Пер-Лашез?
– Возможно.
– Почему возможно?
– В программе есть, но разрешаются некоторые изменения.
– И Пер-Лашез может оказаться вне сферы вашего внимания?
– Может.
– Жаль. Сколько же там похоронено судеб!
– По-моему, это относится к любому кладбищу.
– Нет-нет. Там, на Парижских кладбищах похоронена судьба России!
– Па, зачем так вычурно?
– Это не вычурно – это правда. Ни одна страна с такой легкостью не выбрасывала за свои границы самых достойных.
– Среди эмигрантов всяких хватало.
– Понимаешь, я о другом. Не о человеческих достоинствах и недостатках. Я о том, что мы так и не поняли, насколько многие из них нужны были стране.
– Мне кажется, в нашей стране достойные люди вообще ни-че-го не решают.
– Интересно, а в других …?
Молчание.
– У тебя будет свободное время?
– Я постараюсь объять необъятное. Очень хочу в Фонтенбло.
– Посмотреть, что вдохновляло импрессионистов?
– Да. В общем, и дворец Наполеона нелишне.
– Это далеко от Парижа?
– Километров 30.
– Но будет хоть один свободный вечер?
– Думаю, да. А что?
– Может, ты встретишься с семьей Заура?
– Я не против, но не представляю: как?
– Просто позвоню ему. Расскажу, что будешь в Париже.
– А ты уверен, что его это заинтересует?
– Да.
– Почему?
– Ездил один мой сотрудник. Понимаешь, совсем чужой человек.
– Он заходил в гости к жене Заура?
– Боже, ты разве не знаешь, что Франсуаза умерла?
– Нет. Когда?
– Два года назад. Он звонил и просто рыдал в трубку.
– Какая странная жизнь. Какие непонятные человеческие чувства. Ведь они всю жизнь прожили врозь. Правда, у них не было поводов для разочарований.
– Не понял?
– Понимаешь, чем больше отдаешь в любви, тем больнее разочарование.
– Ты считаешь это единственным вариантом?
– А разве есть другие?
– Не думал.
– А зря.
– Чего зря?
Я промолчала. Видимо, в папе заговорила старческая наивность или старческий романтизм. А какой был красавец, умница, воспитанный, аккуратный, образованный и обаятельный. Правильно было написано на кольце царя Соломона: все проходит. Правда, на обратной стороне того же кольца еще грустнее: и это пройдет.
