1
Нет ничего лучше, чем в сырую, промозглую погоду сидеть у камина и смотреть на огонь. Я не люблю дневной свет, яркий солнечный свет меня раздражает. А прохладный, мелкий дождь успокаивает. Монотонно–нудная дробь дождевых капель выстукивает грустную тягучую мелодию, созвучную настрою моей уставшей души.
Я подхожу к окну и отдергиваю тяжелые темно–коричневые шторы, впуская в комнату серый тусклый день. Очертания предметов и мебели в этой большой мрачной комнате проявляются немного отчетливей. Справа от камина выступает из полумрака силуэт массивного стола из красного дерева, своими витыми толстыми ножками утопающего в неровной поверхности холодного каменного пола.
Грязно–зеленое сукно едва проглядывает через вековой слой пыли. За этим столом давно никто не сидел, и мне лень кликнуть служанку, чтобы она прибралась. Я не люблю, чтобы сюда кто–нибудь заходил. Шершавые бугристо–чешуйчатые стены украшены змиевидными чугунными кронштейнами с отверстиями для факелов, которые редко когда зажигают.
Покрытое дождевыми полосками стекло приятно холодит лоб. За окном над свинцово неподвижными волнами уснувшего под мелкой сеткой дождя моря низко нависли тяжелые свинцовые тучи. Грусть в моем сердце, похоже, поселилась навеки. Когда я говорю «навеки», я имею в виду, что в прямом смысле навеки, то есть на века.
Вчера в гордом одиночестве я встретил свою 250–летнюю осень. Я уже давно свои дни рождения, включая круглые даты и юбилеи, отмечаю один. «Отмечаю» – сказано громко, ничего я не отмечаю, просто делаю заметку: вот еще один год прошел, еще один бестолковый, бессмысленный год, и впереди, так же, как и позади, ничего нет – только грусть и неизбывная тоска.
Из 250–ти прожитых мною лет лишь первые 50 жила в сердце надежда. Потом она постепенно стала угасать и вытесняться грустью, а грусть – тоской, которая временами становится невыносимой.
200 лет непрерывной и неизбывной тоски! Ведома ли еще кому такая мука?..
Что меня держит в этой жизни? Похоже, уже ничего. Может ли что–нибудь по–настоящему взволновать мое сердце? Пожалуй, вряд ли. Разве только мне нравится бездумно смотреть на острые языки огня в камине, бесцельно парить над синей гладью безбрежного моря и охотиться в горах на диких кобылиц. И вот так, как сейчас, прислонившись лбом к холодному стеклу, тупо слушать заунывный дуэт ветра с дождем.
Дождь лил, не переставая, уже целую неделю. И мне стало немного стыдно, что другие обитатели полуразрушенного замка, жившие в заточении на этом острове, так давно не видели ясных солнечных дней. Как будто я был в том повинен. Впрочем, к чему лукавить – конечно, я, кто же еще! Я давно уже заметил, но не хотел самому себе признаваться, что погода на острове приноравливается к моему настроению. Если мне грустно, то идет дождь, когда тоска отступает – выглядывает солнце. Но поскольку с каждым годом хандра все неохотнее покидает мое сердце, солнечных дней становится все меньше. И мне стоит большИх усилий, причем, чем дальше, тем бОльших, чтобы подавить свою меланхолию и подарить людям хоть немного солнца.
Правда, в замке живут не только люди, но еще и ереги – мои верные и преданные слуги, чье жизненное предназначение как раз в этом преданном служении и заключается. Поскольку ереги – духи, а не люди, хотя могут принимать и человеческое обличье, я думаю, им все равно: светит на небе солнце или тучи нагоняют на остров дождь.
Хорошо, что я вспомнил об ерегах. Главный ерег, чье имя Буре, докладывал мне, что они похитили очередную деву и, как обычно, заключили пленницу в башню. Вообще–то, похищать дев было моей прямой обязанностью, поскольку именно я был наследником прежних хозяев замка Барадж, и вместе с замком ко мне перешла и обязанность похищать дев из параллельного мира. Я никогда не понимал смысла этой церемонии (которая, как уверяли меня ереги была необходима для поддержания физических кондиций дракона), и выполняя ее, преследовал свои цели. Потом, полностью разочаровавшись и в них тоже, совсем отошел от этого дела. Но ереги, которые никогда не нарушают заведенных порядков – в этом их внутренняя сущность – сами занялись похищением девушек из мира людей. Решать их судьбу все равно приходилось мне, потому что ереги решений не принимают, а лишь служат хозяину и следят за сохранением традиций.
Была слабая надежда, что общение с новой пленницей поможет наложить на мрачный пейзаж моего настроения какие–то свежие светлые мазки, и над островом, наконец, забрезжит солнечный лучик.
2
Боже, как она юна! – думал я, сидя с вытянутыми к камину ногами. Мои глаза были закрыты, я глубоко погрузился в себя. Перед моим внутренним взором открылось помещение башни, куда ереги заключили новую пленницу.
Когда мне никто не мешал, я мог включать внутреннюю антенну, которая улавливала колебания любого объекта в замке, как бы далеко он от меня не находился. Ведь материя – это лишь мысль, чтобы увидеть ее, достаточно настроиться с ней на одну волну….
Боже, как она юна! Закрыв глаза, я долго разглядывал пленницу, которая нервно вышагивала по тускло освещенной маленьким оконцем комнате. Да, ерег Буре очень хорошо изучил мой вкус. Изящные запястья и щиколотки, гибкий змеиный стан, плавно переходящий в длинную шею, высокая грудь – этого было достаточно, чтобы заставить чуть быстрее биться мое окаменевшее сердце.
Юная пленница вдруг остановилась на полушаге и повернула свое напряженное личико в мою сторону, словно почувствовав на себя чей–то взгляд. Черты ее слегка размытого лица с припухлыми губами и заплаканными глазами показались мне знакомыми. Где–то я ее уже видел. Хотя в этой башне столько перебывало девиц, разве всех упомнишь! Нет, нет, эту я точно, видел, не ее саму, конечно, а возможно, ее пра–пра–прабабушку…
Девушка напомнила мне одну старую грустную историю, когда, подчиняясь древним традициям, я сам еще летал вместе с ерегами по разным городам и весям в поисках подходящих пленниц.
Точно уже не помню, сколько лет с тех пор прошло, помню лишь, что автомобили тогда ездили только по большим городам, а в сельской местности люди передвигались на повозках, запряженных лошадьми.
Я сидел в кабаке на окраине провинциального городка, попивая местное крестьянское вино из красного винограда. Посетителей было не густо. За соседним столиком скучала дама неопределенного возраста в черном платье с глубоким декольте. Куртизанка, подумал я. Барышни такого сорта меня не интересовали, так же, как и принцессы «голубых кровей». В них я успел разочароваться. Охота в тот сезон шла на «провинциалок».
От нечего делать, я внимательнее осмотрел соседку. Что–то раньше я ее здесь не встречал. В углу кабака веселилась компания изрядно подвыпивших мужчин, видно, крестьяне из соседних аулов отмечали свой удачный поход на городскую ярмарку. День–то был базарный!
