В девять лет я решила жить вечно.
И даже придумала план, как это осуществить.
С моим упрямством в то время могло поспорить разве что мое воображение, поэтому план вышел так себе, но я решила, что непременно им воспользуюсь и добьюсь своего: найду в мрачном подполе амброзию, сотворю философский камень или наворую у соседей полные карманы золотых молодильных яблок.
Использую все шансы, что даст мне судьба, а потом вырасту, отомщу мальчишкам, невзлюбившим меня в школе, и из вредности переживу их всех.
Попробую столько всего. Узнаю жизнь и дам ей узнать меня.
Стану кем угодно… но не перепуганной девчонкой в кабинете врача.
– Прошу, присаживайтесь, мисс Грант. Разговор будет долгим.
За годы в покое и любви я совсем забыла, каким на самом деле может быть мир. Поверила, что чудеса случаются, а сны об огне и мертвом мальчике – это просто сны, давно сбывшиеся кошмары, которые уже не могут никому навредить.
– Все настолько плохо? – спросила я, только чтобы заглушить сумасшедший стук собственного сердца.
Никогда бы не подумала, что детские мечты о бессмертии, забытые уже к десятому дню рождения, когда неугомонная душа возжелала новую барби и велосипед с синей ленточкой на руле, настигнут меня вновь в тесном и убогом врачебном кабинете много лет спустя.
В день, когда собственное тело восстанет против меня, а разум обратится в острые осколки и крошево, ранящие до крови.
– Не хотите воды? – услужливо предложил доктор, придирчиво рассматривая результаты последнего МРТ.
На черно-белых снимках мозг – жуткий и непостижимый – больше напоминал расколотый надвое орех в лепестках полевых цветов, чем живую ткань.
Зло во плоти. Мой главный враг и мучитель. Так вот он какой?
– Давайте перейдем к сути, – попросила я.
Детские мечты неподъемным грузом обрушились на плечи, но я устояла под их натиском, решив играть в стойкость до самого конца.
– Убивайте меня смелее, доктор. Хуже от ваших слов мне точно не станет.
Я улыбнулась и лениво закинула ногу на ногу, вспомнив о роли приятной дурочки, что всегда давалась мне особенно хорошо.
Хороший все-таки совет: не можешь с чем-то совладать – хотя бы притворись, что пытаешься.
– Мисс Ева, на сколько я могу судить, ваш мозг в полном порядке.
Я так долго ждала от него диагноз – или вердикт – что теперь почувствовала себя обманутой.
Не он ли обещал мне ответы на вопросы после «финального и самого важного исследования»?
– Хотите сказать, я не больна?
Отчего-то новость совсем не казалась мне хорошей.
– Не совсем, – доктор привалился спиной к белоснежной стене и взглянул на меня сверху вниз. – Собственный организм вас убивает, и мы все еще не знаем почему. Мы не знаем, как с этим бороться. Нельзя починить то, что не сломано.
Я хотела, чтобы доктор рассмеялся собственной совсем не смешной шутке и списал мой последний припадок на репетиции, недосып, неудачную диету и что угодно еще, вернув отмеренное судьбой время назад в дырявые карманы, но он остался пугающе серьезным, пожалев для меня даже улыбки.
Словно происходящее было правдой, для которой наконец пришло время, и истиной, с которой даже спорить глупо.
– Боюсь, в вашем случае дело в генетике, мисс Грант, и редкой наследственной лотерее, – сказал доктор, а потом крепко ухватил меня за ладонь, словно боялся, что я умру или сбегу, если он не попытается меня утешить. – Если бы я мог обследовать кого-то из ваших старших родственников по женской линии, скажем, мать или бабушку, а потом взять анализы и провести некоторые исследования, мы могли бы сделать больше.
Я сухо отметила, что бросаться громкими словами вроде «вылечить» или «спасти» он не спешил, несмотря на сумму, что отец пообещал за счастливый исход.
Плохой знак, скверный. Если уж обещания Малкольма Гранта не помогли…
– Меня удочерили, – хмуро напомнила я, хотя он и так знал все из медицинской карты. – Другие идеи есть?
Грубость, не имеющая ровным счетом никакого смысла, заставила его поморщиться, но не помогла моему сердце смягчиться.
Мне не стало легче, никогда уже не станет.
Хотя злиться куда лучше и веселее, чем грустить и бесконечно раздумывать о том, что будет дальше. Как именно все случится.
Разве не сам доктор говорил об этом на нашей прошлой встречи?
– Мы можем скорректировать план лечения и попробовать что-то другое. Привлечь специалистов и купить экспериментальное лекарство в Штатах. Я возьму деньги вашей семьи, с чистым сердцем назначу новый препарат и буду следить за вашим состоянием со всем чаянием, но едва ли это приведет к приятным для всех нас результатам.
Я посмотрела ему в глаза, ожидая продолжения. Так прямо со мной давно никто не разговаривал, и это ударило больнее, чем мне того хотелось:
– И сколько мне осталось?
– Год или два. Сложно сказать наверняка.
Вот так просто.
Обстоятельства не позволили мне быть благодарной за его слова и сопровождающую их смелость, но я все же кивнула.
А потом представила все эти дни, минуты, часы. Постаралась объять их, прочувствовать и сосчитать.
Не вышло.
– Как все будет?
– Как мы выяснили, ваш контроль над телом слабеет после каждого приступа. Вероятно, вскоре вы совсем его потеряете. Видения станут сильнее, а повреждения сознания – интенсивней и чаще.
Выходит, сумасшествие и комната с мягкими стенами в каком-нибудь приличном заведении, что несомненно подберет отец, и есть будущее? Это меня ждет? Только оно?
Мне, с детства страдавшей разве что редкими простудами и легкой аллергией на серебро, было трудно принять такую перемену.
– Как свеча, – тихо сказала я.
– Что, простите?
– Напоминает догорающую свечу. Огарок.
– Признаться, я об этом даже не подумал. Красивое сравнение. Очень поэтичное.
Мы помолчали. Я нервно потерла синяк, расцветивший предплечье в недавний приступ.
– Спасибо за честность. И за то, что пытались помочь, – я подхватила сумочку и резко поднялась, собираясь сбежать с разгромленного поля боя не попрощавшись, но доктор помешал мне, вовремя заслонив проход.
Высокий и крепкий, он вдруг показался мне великаном из старых сказок. Злым и коварным, как и остальные.
– Я действительно не могу помочь вам, но это не значит, что никто другой не сможет.
И все же есть в великанах что-то особенное, чарующее, даже магическое: им веришь и надеешься на что-то, даже понимая, что никакой надежды нет. Даже когда они сами отбирают эту глупую и пустую надежду.
– Хотите сказать, вы знаете кого-то, кто сможет меня вылечить? – голос предательски дрогнул от подкатившей к горлу тревоги, но взгляд, хотелось верить, остался твердым. – Или хотя бы разобраться, что именно не так?
Я хотела жить, хотела чуда, но запретила себе верить в него и представлять счастливый исход, до которого по-прежнему оставалось как до луны и обратно и даже дальше.
