Пролог, в котором птица в огонь не верит
У нее были огненные волосы. Рыжие и действительно пылающие, только пламя почему-то струилось вниз по волнистым локонам, блестело и переливалось, освещая обнаженную белую спину.
Он протягивал к ней руку и касался огня, а тот, словно горячая вода, скользил по его пальцам, не обжигая. Еще немного и он касался ее рыжих волос, подносил локоны к губам и целовал, а она в ответ вздыхала томно. Просто когда на теле пляшет пламя, она ощущает им все и вспыхивает еще ярче, разгорается как огонек.
– Я люблю тебя, Огнея, – шепчет он, проводя рукой по ее плечам, и она не может терпеть тот жар, что оживает в ней, выдыхает и расправляет огромные пылающие крылья, что вырастают за ее спиной.
Она хочет обернуться, хочет увидеть его лицо, но пламя закрывает все, остаются только его руки, блуждающие по телу. От этого ощущения у нее окончательно кружилась голова.
– Ты навеки моя, – говорил он, обнимая обнаженное тело, и ни крылья, ни пламя ему не мешают дышать ей в основание шеи так, что ее огонь готов подрагивать от удовольствия.
Он осыпал ее неторопливыми, нежными поцелуями, шептал ласковые слова, а пламя росло, плясало, чудом не сжигая ни избы, ни расшитых простыней.
Это длится вечность и еще немного, пока ее вдруг не ослепил яркий свет.
Поморщившись, Огнея приоткрыла один глаз и тут же проснулась, потеряв видение о своей настоящей паре, и силе, что она никак не могла обрести.
Вот так всегда с ней было, стоит задремать при свете дня и он всегда ей снится, но лица она никак не может увидеть, только сильные руки, плечи, только тело, такое же горячее, как пламя, которого у нее, видимо, нет.
– Глупости все это, правда, Снежа? – спросила она у большой белой совы, дремлющей на жерди у печи.
Снежа – а назвать иначе белую пушистую птицу, с огромными желтыми глазами было просто нельзя – нахохлилась и тут же закрыла глаза, вновь не желая общаться с хозяйкой.
Снег за окном, залитый ярким солнцем, так блестел, что Снежа не желала днем глаз открывать. Огнея же, напротив, радовалась этому свету и выскакивала прямо в сарафане на одну рубашку на улицу даже без платка, чтобы студеную воду из колодца набрать.
Кто построил эту избу в дремучем лесу, Огнея не знала. Она была еще совсем маленькой, когда мама привела ее сюда и оставила здесь навсегда.
– Ты – последняя из Жар-птиц. Ты – настоящая огненная дева. Когда придет время, твоя сила пробудится, и тогда…
Что будет тогда, ей или не сказали, или она забыла, но вот уже вторую сотню лет она живет здесь одна в лесу, средь старых книг о магии и не верит ни в каких волшебных птиц. Если бы жар-птицы существовали, то она бы кого-то из них встретила. Если бы ее мать была жар-птицей, то она бы хоть раз ее в огне увидела, а ничего подобного она вспомнить не могла.
Только за людьми смотрела, пуская красную бусину по серебряному блюдцу, смотрела как живут они в своих деревянных избах, в тулупы кутаются, но так и не заметила, что ей тулуп никогда не был нужен. Ей хватало деревянных туфелек с острыми носами, которые когда-то давно подарил ей Змеяр Гарынский – добрый сосед с гор, и ноги у нее никогда не мокли, хотя проваливались в сугробы по самые коленки, а она юбчонку сарафана поднимала и прыгала до самого колодца, а там, набрав воды, сразу ее, ледяную, руками зачерпывала и отпивала.
Одно лишь Огнея знала точно: она немножко ведьма и когда-нибудь решится околдовать какого-нибудь доброго молодца, что придет к ней в дом, чтобы тот остался с ней навсегда, как Иванушка с Ягарой. Только к ней почему-то Иванушки не забредали, да и Алеши с Игнатами. Никто до нее в глубь леса не забредал, разве что сама Ягара в гости заходила, как ведьма к ведьме, да Змеяр прилетал пирогом угоститься.
– Может, самой лес покинуть? – спрашивала она у Снежи, вернувшись в дом, а та опять только раздувала перья, недовольно приоткрывая один глаз. – Да, конечно, ты права: что я о мире-то знаю? Куда я пойду?
Тогда Огнея вздыхала и забиралась на печь, потому что хоть и не мерзла, а любила тепло, а там снова доставала книгу, что обещала одно: жар-птицу, да и просто ведьму даже на печи найдет ее любимый, а книге этой Огнея верила. По этой книге она всегда и колдовала, знать хотела, сколько ждать придется.
Глава первая, в которой царь жену желает
Добромир с коня спрыгнуть не успел, а его уже царский служка давай окликать:
– Где ты шляешься, бедовая твоя голова! Царь тебя ищет – видеть хочет!
– Потерпит братец, коль старших уважать не научился, – пробормотал Добромир себе под нос, спрыгивая на заснеженный двор с крепкого богатырского коня – Булата.
Этот конь знал иное время, когда относились к ним совсем иначе, когда встречали с почестями и баню топили, завидев черную гриву цвета воронова крыла. Еще год назад, Добромира с охоты встречали с хлебом и солью, а теперь только подстреленных куропаток стягивали сами и тащили на кухню, все подгоняя и подгоняя. Просто его отец, царь Светар, почил этим летом скоропостижно, внезапно почувствовал себя дурно за ужином, а на утро не проснулся.
Добромира тогда не было в царском дворце. Он, как лучший охотник, чудище морское на побережье побеждал, вернулся, а ему вести такие недобрые.
Помчался он тогда с отцом прощаться, а его в царские покои не пустили.
– Ты кто такой, чтобы к царю проситься? – спросила у него стража.
Добромир даже сразу не поверил в то, что услышал.
– Как кто? – спрашивал он, ладонь к могучей груди прикладывая. – Добромир я – старший царев сын!
– С каких пор сыновья ткачих – царевы дети? – спросил вышедший ему навстречу Гадон – сын царицы, высокий темноглазый наглец, который не мог не знать правды.
– Он меня признал, – уверенно заявил Добромир, сжимая кулаки.
– Нет таких бумаг, а нет бумаг – и прав нет, – развел руками Гадон.
– А завещание?.. Было же завещание?
Добромир спросил, но тут же и сам понял, что нет больше никакого завещания, как и отцовского признания, что он, Добромир – сын его, после тайного венчания рожденный.
– Так что, ты, бастард проклятый, знай свое место! – заявил ему Гадон и указал на дверь. – Поди с глаз моих и не появляйся, пока не позовут.
Теперь вот звали, да идти совсем не хотелось.
– Мирушка, пожалуйста, угомони этого царька, – взмолилась Марья, кухонных дел мастерица, выбегая к нему, кутаясь в шерстяной платок. – Злой он сегодня, девок всех замучал, пару девиц попортил, за косы в свои покои таскает и непотребства всякие творит!
– Так, а что вы такого царя терпите? – спросил Добромир зло, хотя злился он не на Марью. Марью он понимал. Злился он на брата, да на бояр, а еще на себя, что царство отцовское не защитил.
